Грезы и кошмары человечества. Утопия и антиутопия

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Глава 3
НОЧЬ,КОТОРАЯ НЕ НАСТУПИЛА

По часам истории между двумя мировыми войнами пролетел миг. Заключенный в 1918 году мирный договор удовлетворил самые разнузданные аппетиты стран-победительниц. С побежденными немцами мало кто считался; только некоторые, наиболее дальновидные политики предостерегали против того, чтобы загонять Германию в угол: в этом случае ей ничего другого не останется, как лелеять планы реванша. Версальский договор поставил точку на войне – по оттуда же, из Версаля, побежал огонек по бикфордову шнуру, воткнутому в европейский пороховой погреб. Гореть этому дьявольскому фитилю оставалось по меркам истории всего ничего – два десятка лет.

Для мирового империализма война оказалась удачной пробой сил сразу по нескольким направлениям. Она раздразнила желания куда более острые, чем перераспределение колоний, политическое доминирование в Европе и отторжение спорных территорий. В минувшей войне милитаризм впервые заявил о себе как о влиятельной, если не главной, общественной силе буржуазного мира.

Генеральная репетиция в борьбе за настоящее мировое господство, превращение войны в глобальный политический механизм, окончательное "оформление отношений" военных с миром науки и техники – вот что империализм попробовал на вкус в 1914–1918 годах. Но только попробовал…

А тут еще одно обстоятельство прибавилось, на сей раз непредвиденное и оттого тревожное вдвойне. Рождение первого в мире социалистического государства, вызвавшее цепную реакцию революционных и национально-освободительных взрывов, однозначно определило для капиталистического мира "Цель № 1".

С точки зрения преемственности мировых войн неважно, что и вторую снова начала Германия. Не она, так любая другая развитая империалистическая держава обязательно попробовала бы еще раз . Другое дело, что Германия – униженная, поставленная на колени и, естественно, озлобленная "лучше других подходила для натравливания на соседей. Да и в самой Германии зашевелились силы, появление которых никто предвидеть не мог – не только на немецкой почве, но и вообще в мире они возникли впервые . (Справедливости ради нужно отметить приоритет Италии – но она быстро уступила «руководящую роль» Германии.)

Итак, мирной передышки не получилось. Ощущение тягостного удушья, обычно предшествующее грозе, не покидало европейцев все эти отмеренные историей двадцать мирных лет.

"Народы собирают, фабрикуют и совершенствуют всевозможные взрывчатые вещества, насыщают всю окружающую среду легко воспламеняющимися страстями. Это неминуемо должно вызвать когда-нибудь взрыв. Несправедливости, насилия, наглость и дух отмщения пропитали старую почву Европы… Европа представляет собой кипящий котел международной ненависти, причем могущественные люди, имеющие в своем распоряжении запасы топлива, раздувают огонь" . Так писал в «Военных мемуарах» один из архитекторов Версальского мира, британский премьер Дэвид Ллойд Джордж. Вновь опытный политик проявил себя в большей степени проницательным и гибким, нежели «принципиальным» (ранее он агитировал за интервенцию против молодой Советской России, а потом осудил ее, признав ошибочной и бесперспективной). Другие обеими руками держались за свое версальское «детище», тем самым постоянно подталкивая Европу к новой войне.

Научно-фантастическая литература не могла не откликнуться на это новое грозное предупреждение. Ее "метеосводки" опять, как и десять, двадцать лет назад, давали прогноз точный и неутешительный.

Поток "военных сценариев", прекратившийся было в период военных действий, возобновился с новой силой. Впрочем, так ли?

Книги выходили десятками, их читали, верно – но читателя уже не очень-то волновали все эти перипетии воображаемых сражений на суше и на море. Особенно на море. Библиографии пестрят ссылками: "Великая битва на Тихом океане" Г. Байуотера, "Тихоокеанская война" С. Денлингера и Ч. Гори, "Поступь бога войны" Б. Остина. То доблестный британский флот громит японцев, то, наоборот, броненосцы под флагом Восходящего солнца уничтожают базу американских кораблей. А раз встретился мне и такой вариант: тройное сражение на тихоокеанском театре военных действий – военно-морских сил США, Японии и СССР!..

Но все это уже не задевало, как раньше. Картины реальной войны, еще живые, превосходили по силе фантазию романистов.

Том более что наиболее дальновидные наблюдатели ужо могли разглядеть опасность куда более зловещую. Шла она из Германии – там закрутились события, разом "конкретизировавшие" все мысли о будущей войне.

…Не будем обольщаться. Наше столетие войдет в историю не только веком космоса и атома, социалистических революций и зарождения нового – планетарного – сознания. Вероятно, его еще не раз помянут недобрым словом как век фашизма , который постучался в XX век точно по календарю.

В самый канун нового столетия – истекал 1900 год – произошло малозаметное событие в одиночной палате одной из швейцарских психиатрических клиник. Здесь закончил свои земные дни профессор философии, чьи книги в основном остались не прочитаны, а идеи встретили почти единодушное общественное осуждение. Публика видела в них болезненный эпатаж, вызов морали, наконец, просто кошмары напуганного интеллекта, к тому же снедаемого своим недугом: в юности философ заразился сифилисом. Угасал он в одиночку, всеми отвергнутый – как сам, насмехаясь, отверг и проклял окружавший мир. Впрочем, смерть духа наступила еще раньше – за одиннадцать лет до физической кончины; тогда окончательно померк, уступив болезни, разум.

Можно только гадать, как бы воспринял философ весть о том, что в тот же самый год – 1889-й – в соседней Австрии, на заезжем дворе маленького городка Браунау родился тот, кто объявит себя во всеуслышание его благодарным учеником. До философии "учителя" (как, впрочем, и других наук) он, правда, не снизойдет. Но зато на практике попытается показать, на что способен сверхчеловек , скорый приход которого в мир возвестил философ.

Философа звали Фридрих Ницше. Младенца нарекли Адольфом.

Тут просто необходимо внести ясность. Среди множества исторических "девиаций", доставшихся нам в наследство от времен сталинского "Краткого курса", требует, на мой взгляд, решительного и скорейшего пересмотра бытующая еще кое-где легенда об "идейном вдохновителе нацизма" – Ницше. Между тем его учение, не понятое, а вернее всего, сознательно извращенное, те, кого философ при жизни особенно презирал – людское стадо, серая толпа, посредственность, – откровенно экспроприировали. Как многое другое. Что бы там ни проповедовал Ницше, он, думаю, тем вернее сошел бы с ума, если бы узнал, что "гений посредственности" и ее идеолог будет картинно посещать его музей в Веймаре и сниматься рядом с бюстом философа .

Для него, мечтавшего о сверхчеловеке , это была, конечно, посмертная трагедия – превратиться в придворного философа «сверхчудовищ». Не первая и не последняя такая трагедия в XX столетии…

Временная дистанция – ровно век прошел – позволяет в полной мере оценить это жуткое, вырастающее до размеров символа совпадение. В один и тот же год: медицинская карета, увозящая в сумасшедший дом профессора философии, и появление на свет его "ученика", убийцы миллионов, под именем Адольфа Гитлера вошедшего в историю.

Ницше покинул свою земную юдоль в последний год уходящего столетия – и унес в могилу все иллюзии XIX века. А будущему Гитлеру, тогда еще носившему фамилию Шикльгрубер, в тот год исполнилось одиннадцать лет; вероятно, он уже читал – или вскоре прочтет – Ницше.

Новый век стучался в дверь, и кто из европейцев мог предположить, что вся первая его половина будет окрашена в три цвета: коричневый, черный и красный. Коричневой плесени человеконенавистнических идей, черной ночи "антиразума", наконец, кровавой войны, в которую вверг народы Европы фашизм.

Есть в литературе темы, сюжеты, возникшие сравнительно недавно, но сразу же приобщенные к "вечности". По крайней мере обеспечившие себе жизнь до тех пор, пока не иссякнет в человеке потребность писать и читать написанное. Такова антифашистская литература, "…не эпизод истории культуры отдельных стран, а одно из магистральных явлений духовной жизни нашего века" . Раз возникнув на предгрозовом европейском небе 20-х годов, подарив миру творения Томаса Манна, Фейхтвангера, Фучика, Эренбурга, Симонова, Брехта и многих других, она не иссякнет от частого обращения к ней художников, пока не сотрется в памяти ужас от пережитого. И еще больший – от осознания, что могло бы произойти, не останови человечество фашистских «сверхчеловеков» в 1945 году.

Деятели культуры хорошо запомнили, кто грозил культуре пистолетом. Слишком нагл и в чем-то даже абсолютен был замах нацистских недоумков на незыблемые основания человеческой цивилизации: гуманизм, честь и достоинство человека, свободу, разум и прогресс, – чтобы забыть, простить… Простой инстинкт видового самосохранения подстегивал воображение трезвомыслящих интеллигентов, ибо никогда со времен инквизиции и религиозных войн "антиразум" не бросал столь яростного вызова культуре и человечности.

Критическую энциклопедию фашизма еще предстоит дописывать. "Раковую опухоль XX века" продолжают изучать под самыми различными углами зрения: как идеологию, массовую психологию, политическую практику, даже как общественную психопатологию… И, конечно, постоянно в центре внимания писателей фашизм как война . Даже не военная агрессия гитлеровской Германии, а сам он, фашизм, как социальное явление, повенчанное с войной изначально.

Неудивительно, что в тогдашней Европе милитаристы всех мастей, которым не терпелось заварить новую кровавую кашу, как по команде, обратили свои взоры к Германии. С самого начала легко было разглядеть "волчий оскал" вчерашнего ефрейтора с усиками кисточкой. "Волк" – так его, кстати, звали в 20-е годы (отсюда и страсть к "волчьим" названиям ставок: "Вервольф", "Вольфшанце"…). Не видеть звериного взгляда, голодно рыскавшего по европейским "окрестностям", могли только близорукие политиканы, во что бы то ни стало стремившиеся разыграть "германскую партию".

Писателей так просто не провести; с первых же своих произведений антифашистская литература одновременно стала и подчеркнуто антимилитаристской. Правда, пришлось отказаться от привычных заклинаний: "искусство вне политики", "непротивление злу насилием" и т. п.

Великий писатель-гуманист Томас Манн за четыре года до войны призывал коллег обратить внимание на "буйную энергию нацизма, с какой он собирается разгромить мир, стесненный, к своей невыгоде, нравственными запретами, и стать его повелителем". В том, каков будет результат, Томас Манн не сомневался: "Это война, всеобщая катастрофа, гибель цивилизации. Я твердо убежден, что ни к чему другому активная философия этого человеческого типа привести не может, и потому счел своим долгом заговорить о нем и об угрозе, которая от него исходит… Сегодня нужен гуманизм воинствующий , гуманизм, который открыл бы в себе мужество и проникся бы сознанием того, что принцип свободы, терпимости и сомнения не должен допустить, чтобы его эксплуатировал и топтал фанатизм, у которого нет ни стыда, ни сомнений" .

Общеевропейская гуманистическая культура, символом и олицетворением которой был немецкий писатель, бралась за оружие. В арсеналах литературы его хватало. Писатели-реалисты оперативно "творили с натуры", не гнушаясь чистой публицистикой (мы еще увидим, и не раз, как она работает в кризисные времена), фантастам же оставалось заняться своим привычным делом. Им предстояло глубже заглянуть "внутрь" феномена фашизма, чтобы, как писал Пастернак, "за поворотом, в глубине", разглядеть будущее. Фашизма и всего человечества.

Сегодня, перечитывая книги полувековой давности, я не перестаю поражаться. До чего все точно, в самую десятку! А если что не сбылось, так это наше счастье: пронесло, кануло в прошлое как неудачный прогноз научной фантастики. Может быть, в том их и заслуга, книг-неудачниц, что вовремя обратили на себя внимание, предупредили, растревожили душу. Не сбылось, потому что не дали сбыться…

Устарели нынче те первые пророчества? Как сказать. Конечно, им не дано было произвести переворот в умах до начала битвы, не смогли они оказать воздействия и на последующий ее ход. Не предотвратили войну… Правда, никаким книгам это пока не удавалось. Однако кто-то же их читал! И разве уверенно скажешь, что порой решало исход боя: количество и оснащение дивизий или моральные качества, дух солдат?

Книги свой солдатский долг выполнили честно. Как дозорные, успели протрубить тревогу, как пограничники – выстрелить по наступающему врагу.

Впрочем, самые первые тревожные сигналы были одиночными и слишком слабыми, чтобы на них обратили внимание.

Да и картины рисовались чересчур мрачные, читающая публика инстинктивно старалась их не замечать. Что поделать, время не располагало к утопическим грезам, оно, по словам критика, "было насыщено мрачными воспоминаниями о минувшей войне, заполнено сциентистской заумью в науке и модернистской в искусстве; воображение дополнительно подстегивалось пугающими образами диктаторов, рвавшихся к власти в европейских странах. Для утопий не хватало оперативного духовного простора, свежего воздуха, без которых немыслимо построение Нового Иерусалима" .

Намек на новозаветную книгу Откровение, иначе называемую Апокалипсисом, не случаен: в промежутке между мировыми войнами любые апокалиптические фантазии уступали по силе воздействия реальным воспоминаниям. Вот и получилось, что обращенным в ближнее будущее пророческим видениям никто не верил.

Вскоре после заключения Версальского мира, когда и Париже еще продолжался торг над поверженной Германией, никому не ведомый американский автор Мило Хастингс выпустил любопытный роман "Город вечной ночи" (1920). В XXII веке Германия развязывает еще одну мировую войну и снова ее проигрывает. Но уже в агонии строит подземную крепость в Берлине, откуда по-прежнему являются на свет планы переустройства мира в общепланетную прусскую казарму. К счастью, в подземный город проникает агент Всемирного правительства, и в финале Германия окончательно капитулирует.

Такой вот любопытный "антик". Он интересен по только тем, что это первая ласточка из долгой серии антигерманских романов-предупреждений 20 – 30-х годов; число их, естественно, будет расти по мере приближения войны. Но роман Хастингса – это прообраз еще и целого мощного направления в западной фантастической литературе. Ведь за сюжетом вполне в духе военных сценариев, о которых шла речь, проступает схема доселе невиданная. Позже появятся построенные по этой схеме знаменитые романы Евгения Замятина, Хаксли и Оруэлла – и в литературу войдет термин антиутопия .

Думаю, одним из ее пионеров был Мило Хастингс. Можно позавидовать его писательской интуиции, безошибочно связавшей антиутопию с германским милитаризмом.

"Фашизм – это не идеология, но что-то более глубинное" , – отмечал в одном из своих репортажей с континента военный корреспондент английской газеты «Обсервер». Было это перед самым концом второй мировой войны. Корреспондента звали Эрик Блэйр, и спустя несколько лет он станет известен во всем мире как автор величайшей антиутопии XX века. Правда, подписана она будет уже его литературным псевдонимом: Джордж Оруэлл…

Но я забегаю мыслью вперед; придет черед и Оруэлла.

Вернемся к книге Хастингса. То, что в подземной крепости обосновались фашисты, сомнений нет, хотя само слово, разумеется, в романе не произнесено. Задолго до "О дивный новый мир" (1932) Олдоса Хаксли безвестный американский автор догадался о далеко идущих планах идеологов "нового порядка" по биологическому выведению каст – правителей, солдат, рабов. По тем временам размышлять об этом могла только фантастическая литература; однако хорошо известно, что позже евгеникой всерьез заинтересовалась верхушка третьего рейха.

Так что уже в 20-х годах писатели-фантасты ****
Незаслуженно было бы умолчать и о нашем соотечественнике И. Ф. Ильине, писавшем под псевдонимом «Тео Эли», – его роман «Долина новой жизни» был создан в 1926 году, но впервые опубликован только в 1966-м.

Углядели опасность, о которой в полный голос заговорят позже. Опасность использования фашизмом новейших открытий в биологии, генетике, психологии. Нацистские теоретики потом без стеснения заявят о похожих проектах создания «идеального государства», и в спецблоках Освенцима и Маутхаузена будет развернута даже особая «научная» деятельность в этом направлении… Но во времена Хастингса никто, похоже, о долгосрочных планах фашизма не задумывался. Почти никто.

И планы первоочередные – разгром всех прогрессивных сил внутри страны, создание тоталитарного нацистского государства, нацеливающего Германию на агрессию против соседей, – были "обнародованы" Хастингсом удивительно вовремя. На считанные месяцы его книга обогнала вести из Парижа: решения мирной конференции стали достоянием общественности в конце января 1921 года. После чего не нужно было обладать особой прозорливостью, чтобы заключить: Германия этого так не оставит…

Не прошло и двух лет, как американский посол в Берлине писал на родину: "Гитлер, молодой австрийский фельдфебель, который во время войны сражался в германской армии, а теперь руководит фашистским движением… медленно идет вперед по тому же пути, что и Муссолини" . Дата на письме стояла – 5 декабря 1922 года.

Годом раньше в Берлине издательство "Геликон" выпустило озорной роман русского писателя Ильи Эренбурга "Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников". Сегодняшний читатель посмотрит совсем иными глазами на эту искрометную сатиру на все, что угодно (трудно отделаться от впечатления, что это не Курт Воннегут!). Время многое высветило в головокружительном калейдоскопе образов и идей. Но именно сегодня с особой остротой понимаешь: и тогда многие знали, видели – пусть иногда путано – все, что бурлило и кипело в Германии.

Этой книгой начал свой долгий и яркий путь антифашиста Илья Эренбург. С нее же начался и "роман" писателя с набиравшей тогда силу молодой советской социальной фантастикой – к несчастью для нее, роман недолгий…

Досье по теме «Канун»:

ИЛЬЯ ГРИГОРЬЕВИЧ ЭРЕНБУРГ

1891–1967

Советский писатель и поэт, общественный деятель. С ранних лет участвовал в революционных кружках, долгие годы прожил в эмиграции. Автор антивоенного романа "Падение Парижа" (1941) и др. и антифашистской публицистики. Был корреспондентом "Известий" во время гражданской войны в Испании, во время Великой Отечественной войны работал в Совинформбюро. Выдающийся борец за мир, вице-президент Всемирного Совета Мира (с 1950 г.). Международная премия "За укрепление мира между народами" (1952).

В конце жизни писатель по-иному оценивал свой первый роман: «Разумеется, в этой книге немало вздорных суждений и наивных парадоксов; я все время пытался разглядеть будущее; одно увидел, в другом ошибся… В „Хуренито“ я клеймил всяческий расизм и национализм, обличал войну, жестокость, жадность и лицемерие тех людей, которые ее начали и которые не хотят отказаться от войн… За двенадцать лет до прихода к власти Гитлера я вывел герра Шмидта, который „может быть одновременно и националистом и социалистом“, который говорит французам и русским: „нам необходимо вас организовать“, „колонизировать Россию, разрушить как можно основательнее Францию и Англию… Мы оставим голую землю“… Если бы я не писал этого в 1921 году, то в 1940 году не сумел бы написать „Падение Парижа“. Я иногда ошибался, иногда видел достаточно ясно» .

С оценкой фашизма Эренбург не ошибся, и в боях с ним судьба еще не раз бросала писателя на передовую. Некоторые страницы романа – кажется, что написаны они гораздо позже, – ярко свидетельствуют, что писатель "видел достаточно ясно". Так, долгие разглагольствования герра Шмидта о "привнесении образцового порядка" в распустившуюся Европу поразительно напоминают мысли его реального соотечественника, всего через три года опубликовавшего некое сочинение. Автор назвал его длинно и претенциозно: "Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости", издатель же настоял на другом, более лаконичном заголовке: "Моя борьба" ("Майн кампф" по-немецки)…

В следующем романе Эренбурга "Трест Д. Е." (1923) – этот роман обязательно упомянут в своих работах историки отечественной научно-фантастической литературы – снова звучит тревога за будущее Европы. Речь идет не о мифологическом ее "похищении", но, напротив, о вполне реальном одичании и смерти. Жестокой иронией звучит то, что у Эренбурга Европу завоевывают французы и начинают с Германии! Но по-прежнему не устаревает основная мысль писателя – о бесчеловечности "нового" оружия, которое непременно бумерангом ударит по зачинщику.

При всем желании трудно отнести "Хулио Хуренито" и "Трест Д. Е." к вершинам творчества писателя; не назовешь их и яркими примерами молодой советской научной фантастики. В десятилетие, когда активно творили Алексей Толстой и Александр Беляев, фантастические романы Ильи Эренбурга с неизбежностью "задвигались" куда-то во второй, третий ряд. Но и рассказ об антифашистской фантастике в период между мировыми войнами без этих калейдоскопичных, искрометных и порой безжалостно-смешных книг был бы досадно неполон.

Тем более что эстафету подхватили.

Герр Шмидт и "убийца Европы" Енс Боот из романа "Трест Д. Е." – это еще очень размытый портрет будущего реального "преступника № 1". Заметный штрих к нему прибавил Алексей Толстой.

Создатель образа Гарина перед историками научной фантастики ни в каких "оправданиях" не нуждается. Его роман, вышедший двумя редакциями – в 1925 и в 1927 годах, и поныне одно из самых читаемых произведений писателя; а в отечественной научной фантастике "Гиперболоид инженера Гарина" – просто классика.

Досье по теме «Канун»:

АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ

1882/83-1945

Выдающийся советский писатель и общественный деятель. Автор классических произведений социалистического реализма – трилогия "Хождение по мукам" (1922–1941), "Петр I" (1929–1945) и др. Один из основоположников советской научно-фантастической литературы. Академик АН СССР (1939). Трижды лауреат Государственных премий (1941, 1943, 1946 – посмертно). Видный борец за мир, участник первых конгрессов сторонников мира.

Роман Толстого об инженере Гарине заметно уступает по популярности «Аэлите». Можно видеть в книге элемент пародии на сложившийся жанр «красный Пинкертон» – смесь авантюрного сюжета с мечтой о мировой революции; об этом говорят детали, образы, лаконичный, даже залихватский стиль. Но нельзя пройти мимо напрашивающегося сравнения: челка и бородка клинышком Гарина – челка и усики торчком Гитлера.

Вероятно, и сам писатель внес во вторую редакцию романа кое-какие штрихи, которые относились к заявлениям тогда еще малоизвестного лидера хилой немецкой группки провокаторов, именовавших себя "партией". Не могу судить, слышал ли до 1927 года Алексей Толстой о Гитлере – первый том "Майн кампф" вышел в 1925 году; вполне возможно, что и слышал. Но общая атмосфера надвигавшейся войны, к которой толкает мир маньяк-властолюбец, в романе уловлена точно и своевременно.

Гарин – художественный портрет Гитлера, даже не карикатура. Многое не похоже. Но "гаринизм" сродни гитлеризму, их сближают и самые прагматические проекты (вроде концлагерей для всех недовольных), и затаенные долгосрочные "грезы", на которых задержим внимание.

Итак, Петр Петрович Гарин – ученый, принесший свой талант в жертву невероятному эгоизму вкупе с честолюбием, – грезит вот о чем. Абсолютная, ничем и никем не контролируемая власть, о которой и мечтать не могли тираны прошлого. Отбор будущей "расы патрициев", которым останется "предаваться высшим наслаждениям и творчеству" , затем – «трудовиков», они должны будут обеспечивать праздное существование элиты. «Ученый» продумал мельчайшие детали: «Они не взбунтуются, нет, дорогой товарищ. Возможность революций будет истреблена в корне. Каждому трудовику после классификации и перед выдачей трудовой книжки будет сделана маленькая операция. Совершенно незаметно, под нечаянным наркозом… Небольшой прокол сквозь черепную кость. Ну, просто закружилась голова, – очнулся, и он уже раб» .

Алексей Толстой понятия не имел о романе американца Хастингса. Но мысль авторов, живших в разных странах, упиралась в одно и то же, стоило только задуматься над перспективами фашизма.

И вот что примечательно: в романе Алексея Толстого явление названо своим именем. Выслушав разглагольствования Гарина, Шельга только и бросает: "Фашистский утопизм…"

Увлеченные детективной интригой, читатели того времени, может быть, и пропустили бы мимо ушей "несущественный" эпизод, в котором русский ученый Хлынов говорит немцу Вольфу: "Вы – немец от головы до ног, бронированная пехота, производитель машин, у вас и нервы, я думаю, другого состава. Слушайте, Вольф, попади в руки таких, как вы, аппарат Гарина, чего вы только не натворите…" А в ответ слышит: "Германия никогда не примирится с унижением" .

Здесь не просто глухая злоба, позорная память о Версале – угроза, ничем не подавленная, уверенная! Чего недоговаривает Вольф, называет своим именем снова Шельга:

"Гарин и его предприятие – не что иное, как крайняя точка капиталистического сознания. Дальше Гарина идти некуда: насильственное превращение трудящейся части человечества в животных путем мозговой операции, отбор избранных – "царей жизни", остановка хода цивилизации. Буржуа пока еще не понимают Гарина, – да он и сам не торопится, чтоб его поняли. Его считают бандитом и захватчиком. Но они в конце концов поймут, что империализм упирается в систему Гарина" .

В своем фантастическом романе Алексей Толстой успел показать, как они договорились, все-таки поняли друг друга. В реальной жизни это произойдет позднее. Пока же, захлопнув книгу, читатель не в силах подавить тревогу, в ушах все стоят чеканные слова автора: "Петр Гарин договорился с мистером Роллингом… История была пришпорена, история понеслась вскачь, звеня золотыми подковами по черепам дураков" .

Заканчивалось время поразительных открытий одиночек. Во второй половине 30-х годов материал для думающего, способного к аналитическим обобщениям писателя был собран огромный. Пришла пора комплексного, как бы мы сейчас сказали, изучения феномена. Фашизма целиком, всего как есть.

А для фантастической литературы – и фашизма, "каким он стремится стать".

В преддверии новой мировой войны на позиции антифашистской фантастики прибыла «тяжелая артиллерия». Сразу два крупнейших представителя своих национальных культур вступили в бой – чех Карел Чапек и американец Синклер Льюис.

Я не буду повторять всего, что написано о романе Чапека "Война с саламандрами" (1936) и вышедшей годом раньше книге Льюиса "У нас это невозможно" . Но они интересны как продолжение заочной переклички писателей-антифашистов, начатой Хастингсом, по крайней мере в двух направлениях.

Это, во-первых, военная агрессия фашизма. А во-вторых, социальный конформизм, питающий эту агрессию изнутри.

Последнее часто недооценивается, а то и просто игнорируется. Между тем военная авантюра нацизма и не могла бы столь успешно начаться, не приведи Гитлер заблаговременно нацию к требуемому состоянию. Чтобы народ превратился в слепое стадо – и с неизбежностью в пушечное мясо, надо еще чуть ли не в каждом человеке разбудить животное…

Начну я, невзирая на хронологию, с книги Чапека.

Досье по теме «Канун»:

КАРЕЛ ЧАПЕК

1890–1938

Выдающийся чешский писатель, один из основоположников современной научной фантастики, классик чешской литературы. Окончил Карлов университет в Праге. Автор остросатирических, антимилитаристских романов "Фабрика Абсолюта" (1922), "Кракатит" (1924); пьес, публицистики. К концу жизни включился в активную антифашистскую деятельность.

К роману «Война с саламандрами», «исчерпывающей энциклопедии фашизма» (удивительное определение книги, написанной до начала второй мировой войны!), чешский писатель шел всю жизнь. Это его творческий итог, чапековское «люди, будьте бдительны».

В 20 – 30-е годы автор всемирно известной пьесы "Р. У. Р.", давшей миру слово "робот", открывает для себя политическую журналистику. Чешский писатель видит глубже, чем многие его собратья по перу. За исступленно марширующими по немецким площадям "сверхчеловеками" легко различить их покровителей – в самой Германии и за ее пределами. "Безумцы, перестаньте, наконец, кормить саламандр!.. Только бы люди, человеческая цивилизация и человеческая история перестали работать на саламандр. И перестаньте поставлять саламандрам оружие" .

Эти строки будущего романа предназначены тем, кто подкармливал фашизм извне. А в 1934 году писатель высказался по адресу немецких "интеллектуалов", которые не только трусливо опустили очи долу перед наглостью чеканящих шаг лавочников, но и попытались теоретически "обосновать" законность их притязаний: "Мы присутствуем при одном из величайших скандалов в мировой истории: целая нация, целая держава опустилась до веры в животное начало, в расу и подобные бессмыслицы. Посмотрите, целая нация, включая университеты, профессоров, пасторов, литераторов, врачей и юристов! Как вы думаете, могла бы быть провозглашена эта животная доктрина, если бы каждый образованный человек в этой высокообразованной стране пожал плечами и сухо заявил, что он не позволит делать с собой эти идиотские штучки? Произошло не что иное, как огромное предательство образованных людей, и это наводит на страшные размышления о том, на что способна интеллигенция" .

Тема получит развитие в романе. Достанется профессорам, ратующим за "расово-чистую" науку, и декадентствующим творцам духовной антикультуры ("После нас хоть саламандры" – это из романа…). И просто трусам, избравшим страусову политику невмешательства.

Пока же идет 1934 год, и Чапек впервые в жизни участвует в составлении антифашистского манифеста. "На Опернплаце в Берлине уже убрали пепел костров, на которых сжигали книги. Догорели произведения поэтов и ученых; социализм, пацифизм, свобода мысли были сброшены в огонь, словно таким образом их можно сжить со света" . Опасное соседство в маленькой Чехословакии ощущалось особенно остро: пахло гарью…

И выдуманные чешским писателем саламандры никого в заблуждение, разумеется, не цвели. "Таинственная саламандра, не горящая в огне, – одно из самых ядовитых существ. Ее яд пропитывает плоды деревьев и отравляет воду. Поев плодов с отравленного саламандрой дерева, человек умирает" , – сообщали авторы средневекового «Бастиария», ссылаясь на более ранние «свидетельства» Аристотеля и Плиния (последний упомянул еще «ледяную кровь»).

Что ждет нас в будущем? По какому пути пойдет человечество? Возможно, люди, наконец, научатся на ошибках прошлых поколений и построят совершенное общество. Или изберут пагубный путь, сделав жизнь отдельного человека абсолютно невыносимой. Фантасты не раз пробовали найти ответы...

Фантастика, о которой мы расскажем сегодня, посвящена двум противоположностям развития цивилизации. Утопия (utopia) показывает общество с почти идеальным устройством, где все прекрасно. Антиутопия (dystopia) изображает мир, в котором все, что могло пойти не так, именно туда и пошло. Как правило, точкой отсчета служит современная автору общественная модель. Утопия - ее сильно улучшенный образец, антиутопия - самый пессимистичный вариант.

Прекрасный Новый Мир

В основе утопии лежит религиозно-мифологическая идея о Земле Обетованной. Термин греческий, от eu - благо и topos - место, буквально «благословенная страна» (другой вариант: u - нет и topos, «место, которого нет»). Широко известным термин стал после появления в 1516 году одноименной книги английского гуманиста и политика Томаса Мора, действие которой происходило на фантастическом острове Утопия, где нет частной собственности, труд - всеобщая обязанность, а распределение благ происходит по потребностям граждан. Томас Мор не был фантастом, его труд - одновременно мечта об «идеальном» обществе и памфлет на современное ему социальное устройство. Создавая книгу, Мор частично опирался на диалог Платона «Государство». Развил идеи Мора итальянец Томмазо Кампанелла, чей «Город Солнца» (1602) также построен в форме рассказа мореплавателя, попавшего в мифический город. Здесь все общее, включая детей, чьим воспитанием занимается государство, трудиться обязаны все, а смыслом жизни служит научное и общественное совершенствование. В общем, ранняя утопия сродни детским фантазиям на тему «как здорово бы было!».

В утопии можно вычленить несколько течений, зависящих от вариантов трансформации общества. Особое распространение получила технократическая утопия, главный смысл которой - развитие науки и многочисленные изобретения. Управляют технократией ученые, наука носит характер абсолютного блага. Она не только цель существования социума, но и главное средство прогресса, ибо ее развитие служит поворотным пунктом для построения утопии. Идеальной роли науки посвящена незаконченная книга английского философа Фрэнсиса Бэкона «Новая Атлантида» (1627). Многие прогнозы Бэкона выглядят настоящим пророчеством: воздухоплавание, подводные лодки, кино, радио и телевидение, криогеника, генная инженерия и даже энергетический «термояд». Не зря Бэкон считается одним из основоположников научного материализма! Катализатором происходящих в обществе позитивных изменений может оказаться и великое фантастическое изобретение. Например, в романе Игнатиуса Доннелли «Золотая бутыль» (1892) утопия становится возможной после изобретения прибора, производящего золото. Существует политическая утопия - попытка конструирования максимально совершенного государства за счет эффективного механизма власти. Или эволюционно-социологическая утопия, где достижения общества основаны на поступательной эволюции и самосовершенствовании людей.

Одну из самых прославленных утопий сочинил американец Эдвард Беллами, чей роман «Золотой век» (1888) повествует о человеке, который, погрузившись в летаргический сон, пробудился в социалистическом Бостоне 2000 года. Расцвет техники привел к всеобщему равенству и процветанию, деньги отменены, исчезла преступность, искусство используется в качестве терапии и для повышения производительности труда. Совершенная система образования вылепила людей, чьи помыслы направлены не на личное обогащение, а на общественное благо. При этом отношения в мире «золотого века» донельзя регламентированы, включая жесткий контроль государства над частной жизнью граждан. Через два года англичанин Уильям Моррис выпустил роман «Вести ниоткуда», чей герой также во сне переносится в будущую коммунистическую Англию, где царит всеобщее равенство и гармония с природой. В отличие от Беллами, Моррис делает свое идеальное общество подчеркнуто пасторальным. Технику здесь заменило кустарное производство, а люди живут общинами и в охотку занимаются разнообразным творчеством.

Идеи классических утопистов во многом послужили основой для концепции примитивного коммунизма, которая на практике раз за разом терпела крах: от относительно безобидных частных опытов Шарля Фурье и Роберта Оуэна до кровавых экспериментов Пол Пота.

Писатели 20 века относились к созданию утопии с большим скептицизмом, нежели их предшественники. Если в начале века Герберт Уэллс в романах «Современная утопия» (1903) и «Люди как боги» (1923) еще экспериментировал с вариантами технократического социализма, то ближе к середине столетия энтузиазм западных фантастов поугас.

Уже некоторые современники Уэллса полемизировали с социалистическими утопиями. Анатоль Франс, показывая в романе «На белом камне» (1905) как бы утопическое будущее, демонстрировал при этом явное недоверие к возможности его построения. Ведь люди слишком индивидуалистичные по природе, а попытка всеобщей уравниловки может привести к деградации человечества. Роман Александра Мошковски «Острова мудрости» (1922) - язвительная сатира на уэллсовские и любые другие классические утопии. Герой книги переносится на архипелаг, где на каждом острове находится своя утопия, на любой вкус: от буддистской до реакционной. И как же их можно совместить?

Постепенно утопия вновь вернулась на затерянные острова и в окутанные туманом сновидения: «Утерянный горизонт» Джеймса Хилтона (1933), «Островитянин» Остина Таппана Райта (1942), «Семь дней на Новом Крите» Роберта Грейвза (1949), «Остров» Олдоса Хаксли (1962), «Экотопия» Эрнста Калленбаха (1975). Западные фантасты переключились на произведения, где изображение якобы утопического общества оборачивается его критикой: «Венера плюс Икс» Теодора Старждона (1960), «Обездоленные» Урсулы Ле Гуин (1974), «Тритон» Сэмюэля Дилэни (1976), «Создание Утопии» Фредерика Пола (1979). Исключение - «коммунарский» цикл американца Мака Рейнольдса, убежденного марксиста, в чьих романах «Коммуна в 2000 году» (1974), «Башни Утопии» (1975), «После Утопии» (1977) показан мир технократического социализма.

Последние серьезно выстроенные утопии 20 века появились в Советском союзе. Роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» (1957) - масштабное изображение коммунистического будущего на объединенной Земле. Главное достижение Ефремова - впечатляющий показ духовной жизни «нового человека» с изменившимся мировоззрением. Однако у книги Ефремова есть существенный недостаток: в его произведении социальный философ одержал решительную победу над литератором, поэтому роман местами откровенно нудноват. Зато у братьев Стругацких с литературным мастерством все в порядке. Их роман в новеллах «Полдень, XXII век (Возвращение)» (1962) - не просто панорама будущего, где сочными мазками нарисована грандиозная картина созидательной деятельности человечества. Это еще и яркие персонажи, надолго западающие в душу читателя. Так «вкусно» коммунизм еще никто не изображал! В мире Полдня действительно хотелось жить и работать!

Жива ли утопия сейчас, или ее нужно занести в вымершие фантастические виды? На Западе, похоже, именно так и произошло. Конечно, в развлекательной НФ частенько встречаются беглые наброски общества всеобщего благоденствия, но служат они лишь фоном для приключений героев. В России дело обстоит иначе. Классических утопий никто не пишет и у нас, однако модернизированные образчики жанра, приспособленные к требованиям времени, еще появляются. И если в «Плероме» Михаила Попова счастливое общество, победившее смерть, - лишь антураж психологической драмы, то цикл Романа Злотникова про Империю, созданную стараниями русского сверхчеловека, вполне укладывается в рамки политической утопии. Но специфической, чисто «нашенской». Имперская утопия - очень востребованная у нас фантастическая тема с отчетливым реваншистским привкусом. Почти идеальная Российская империя Вячеслава Рыбакова («Гравилет «Цесаревич») и Александра Громова («Исландская карта»), не менее благостный Советский Союз Андрея Максимушкина («Красный реванш», «Белый реванш»), Великая Ордусь Хольма Ван Зайчика (цикл «Плохих людей нет»), бесчисленные вариации Галактической Руси (от Александра Зорича до легиона посредственных писак). Россия благоденствует, остальной мир ест из наших рук, а американцы прозябают в полном ничтожестве...

Хотели Как Лучше…

Истоки антиутопии, как и утопии, лежат в античности - в некоторых трудах Аристотеля и Марка Аврелия. Термин впервые употребил британский философ Джон Стюарт Милль в парламентской речи 1868 года. Однако элементы литературной антиутопии проявились значительно раньше. Например, третья книга «Путешествий Гулливера» (1727) Джонатана Свифта с описанием летающего острова Лапута фактически представляет собой технократическую антиутопию.

Антиутопия, как правило, изображает общество, зашедшее в социально-нравственный, экономический, политический или технологический тупик из-за ряда неверных решений, принятых человечеством в течение длительного периода. Также антиутопия - «утопия навыворот», где идеальное, на первый взгляд, общество основано на антигуманном тоталитаризме. Наконец, антиутопия может оказаться вариантом постапокалиптики, где показано общество, рухнувшее вследствие внутренних противоречий.

Элементы антиутопии встречаются в книгах Жюля Верна («Пятьсот миллионов бегумы») и Герберта Уэллса («Когда спящий проснется», «Первые люди на Луне», «Машина времени»). Из других ранних антиутопий стоит отметить «Внутренний дом» Уолтера Бесанта (1888): человечество достигает бессмертия, что приводит к полному застою; «Железную пяту» Джека Лондона (1907): американские трудящиеся стонут под властью фашиствующей олигархии; «Осужденные на смерть» Клода Фаррера (1920): бастующие рабочие уничтожаются жестокими капиталистами, а их места за станками занимают машины.

Жанр антиутопии расцвел после Первой мировой войны, когда на волне революционных преобразований в некоторых странах попытались воплотить в реальность утопические идеалы. Главной из них оказалась большевистская Россия, потому ничего удивительного, что первая великая антиутопия появилась именно здесь. В романе Евгения Замятина «Мы» (1924) описано запредельно механизированное общество, где отдельная личность становится беспомощным винтиком-«нумером». Ряд деталей тоталитарной системы, придуманной Замятиным, впоследствии использовался авторами всего мира: насильственная лоботомия инакомыслящих, зомбирующие народ СМИ, вездесущие «жучки», синтетическая пища, отучение людей от проявления эмоций. Из других заметных отечественных антиутопий 1920-х годов отметим «Ленинград» Михаила Козырева, «Чевенгур» и «Котлован» Андрея Платонова. Среди зарубежных антисоциалистических произведений выделяются «Будущее завтра» Джона Кенделла (1933) и «Гимн» Эйн Рэнд (1938).

Еще одна широко распространенная тема антиутопий тех лет - антифашистская, направленная в первую очередь против Германии. Уже в 1920 году американец Мило Хастингс выпустил провидческий роман «Город вечной ночи»: Германия отгораживается от всего мира в подземном городе под Берлином, где устанавливается «нацистская утопия», населенная генетически выведенными расами сверхлюдей и их рабов. А ведь НСДАП возникла лишь за год до этого! Любопытные антифашистские книги принадлежат перу Герберта Уэллса («Самовластие мистера Парэма», 1930), Карела Чапека («Война с саламандрами», 1936), Мюррея Константайна («Ночь свастики», 1937).

Впрочем, доставалось и традиционному капитализму. Одна из вершин антиутопии - роман британца Олдоса Хаксли «О дивный новый мир» (1932), где изображено технократическое «идеальное» кастовое государство, основанное на достижениях генной инженерии. Ради пресечения социального недовольства люди обрабатываются в особых развлекательных центрах или с активным использованием наркотика «сомы». Разнообразный секс всячески поощряется, зато такие понятия, как «мать», «отец», «любовь» считаются непристойными. Человеческая история подменена фальшивкой: летосчисление ведется от Рождества американского автомобильного магната Генри Форда. В общем, капитализм, доведенный до абсурда...

Попытки построения «нового общества» подверглись беспощадному осмеянию в классических антиутопиях другого британца - Джорджа Оруэлла. Место действия повести «Скотный двор» (1945) - ферма, где «угнетенные» животные под руководством свиней изгоняют хозяев. Итог - после неизбежного развала власть переходит к жестокому диктатору. В романе «1984» (1948) показан мир недалекого будущего, разделенный тремя тоталитарными империями, которые находятся друг с другом в весьма неустойчивых отношениях. Герой романа - обитатель Океании, где восторжествовал английский социализм и жители находятся под неусыпным контролем спецслужб. Особое значение имеет искусственно созданный «новояз», воспитывающий в людях абсолютный конформизм. Любая партийная директива считается истиной в последней инстанции, даже если противоречит здравому смыслу: «Война - это мир», «Свобода - это рабство», «Незнание - сила». Роман Оруэлла не утратил актуальности и сейчас: «политкорректная диктатура» общества побеждающего глобализма в идеологическом отношении не так уж сильно отличается от нарисованной здесь картины.

Близки к идеям Оруэлла более поздние «451 по Фаренгейту» Рэя Брэдбери и «Заводной апельсин» Энтони Берджесса (обе - 1953). Антиутопии сочиняли советские писатели-диссиденты: «Любимов» Андрея Синявского (1964), «Николай Николаевич» Юза Алешковского (1980), «Москва 2042» Владимира Войновича (1986), «Невозвращенец» Александра Кабакова (1989). Модернизированной версией антиутопии стал классический киберпанк, герои которого пытаются выжить в бездушной информационной технократии.

Ныне антиутопия продолжает оставаться востребованным направлением НФ, во многом смыкаясь с политической фантастикой. Ведь западное общество, несмотря на глянцевый блеск, далеко от совершенства, а перспективы его развития вызывают обоснованную тревогу («Королевская битва» Коушуна Таками, «Акселерандо» Чарльза Стросса). В трилогии Скотта Вестерфельда «Уроды» мир будущего погряз в гламуре: безупречная красота возведена в культ, и любой, кто пытается сохранить свои индивидуальность, становится парией. Антиглобалистская фантазия Макса Барри«Правительство Дженнифер» показывает мир, который почти полностью находится под управлением США. Думаете, грянул расцвет демократии? Дудки!

В Америке особый всплеск интереса к антиутопиям наступил после событий 11 сентября, когда под предлогом борьбы с террористами правительство повело наступление на права граждан. Уже лет пять из списков американских бестселлеров не исчезают книги Оруэлла, Хаксли, Брэдбери, Берджесса. Их страхи оказались небеспочвенны...

Тревоги отечественных авторов перекликаются с опасениями зарубежных коллег. «Мечеть Парижской богоматери» Елены Чудиновой - воплощенный кошмар победившего панисламизма. Вызывает тревогу сытый глобализм романа Михаила Успенского «Три холма, охраняющие край света»: хорошо живет на свете Винни-Пух - вот только зачем? А в нашумевшей «Войне за «Асгард» Кирилла Бенедиктова ультрацивилизованный «золотой миллиард» перестал тяготиться заботой обо всяких славянах, азиатах и прочих «недочеловеках». Согнать их в гигантское гетто - пусть дохнут и не мешают наслаждаться жизнью!

Мир меняется у нас на глазах - вот только в лучшую ли сторону?

Девять книг утопии и антиутопии

• Герберт Уэллс «Люди как боги»
• Иван Ефремов «Туманность Андромеды»
• Аркадий и Борис Стругацкие «Полдень, XXII век»
• Евгений Замятин «Мы»
• Олдос Хаксли «О дивный новый мир»
• Джордж Оруэлл «Скотный двор», «1984»
• Рэй Брэдбери «451 по Фаренгейту»
• Владимир Войнович «Москва 2042»
• Кирилл Бенедиктов «Война за «Асгард»

Министерство образования и науки российскоЙ федерации

Тольяттинский государственный университет

Гуманитарный институт

Кафедра теории и практики перевода

Специальность 031202 Перевод и переводоведение

КУРСОВАЯ РАБОТА

На тему: Традиции жанра антиутопии в западной литературе (на примере произведений Дж. Оруэлла "1984" и Р. Брэдбери "451° по Фаренгейту")

Студент: О.В.Ширяева

старший преподаватель Е.В.Косс

Тольятти, 2009 г.

Введение

Глава 1. Антиутопия как обособленный литературный жанр

Глава 2. «1984» Дж. Оруэлла и «451 по Фаренгейту» Р. Брэдбери как романы-предупреждения

Заключение

Библиографический список

Введение

Искусство всегда предвосхищает социальные перемены. Что ждёт нас в будущем? Какой путь изберёт человечество? Извлечёт ли оно опыт из ошибок прошлых поколений, сможет ли построить совершенное общество? Литература давно ищет ответы на эти вопросы. Наиболее опасные, с точки зрения авторов, общественные тенденции находят своё выражение в жанре антиутопии. Традиции этого жанра в западной литературе являются темой настоящего исследования.

Актуальность данной темы заключается в том, что произведения в жанре антиутопии чаще всего подвергаются анализу с политической и/или философской точки зрения, литературных же исследований на данную тему, особенно в отечественном литературоведении, проведено недостаточно. Кроме того, интерес представляет исторический контекст произведений, так сейчас мы живём в то самое время, страшные предположения о котором строили писатели-антиутописты, и многие из их опасений уже находят подтверждение в современном нам обществе.

Объектом исследования являются классические романы-антиутопии «1984» Дж. Оруэлла и «451 градус по Фаренгейту» Р. Брэдбери, предметом исследования - жанр антиутопии, его основные традиции и история его развития.

Основная цель исследования - выявление особенностей жанра антиутопии и его проблематики на примере вышеназванных произведений. Эта цель определила круг задач:

) рассмотреть историю и причины появления жанра антиутопии, выявить её характерные черты

) изучить эти черты на примере классических произведений данного жанра

) провести типологические параллели рассмотренных романов

Логика исследования и последовательность решения поставленных задач обусловили структуру работы. Исследование состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы.

Во введении обосновывается выбор темы, ее актуальность, определяются объект и предмет исследования, характеризуются цели, задачи данной работы.

В первой главе «Антиутопия как обособленный литературный жанр» рассматривается история жанра антиутопии, причины его возникновения и обособления, отличие антиутопии от утопии; также приводятся примеры произведений, характеризующих жанр.

Во второй главе, «1984» и «451 градус по Фаренгейту» как романы-предупреждения», анализируются романы Дж. Оруэлла и Р. Брэдбери, их основные мотивы и особенности; также рассматривается краткая биография авторов и их творческие пути, выявляются сходства данных произведений.

В заключении обобщаются результаты данного исследования.

Практическая значимость работы предполагает возможности использования результатов исследования на практике, в частности, как пособие для литературоведческих работ, изучения типов отражения истории в литературе, исследования творчества писателе-антиутопистов.

Теоретическая значимость данного исследования определена его вкладом в литературоведение, в изучение жанровых особенностей литературы на примере жанра «антиутопия».

Глава 1. «Антиутопия как обособленный литературный жанр»

1 Характеристика жанра «антиутопия», его история и основные черты

Антиутопия, как правило, изображает общество, зашедшее в социально-нравственный, экономический, политический или технологический тупик из-за ряда неверных решений, принятых человечеством. Антигуманный тоталитаризм, диктат, отсутствие свободы, страх, доносительство, безнадёжность борьбы - вот темы, затрагиваемые этим жанром. Сюжет часто выстраивается на противодействии личности или небольшой группы личностей правящему диктату, чаще всего заканчивающемся поражением героев [Морсон 1991].

Рассмотрим жанр антиутопии более подробно.

Антиутопия как жанр является разновидностью утопии (греч. ou - не, нет и topos - место, т.е. место, которого нет; иное объяснение: eu - благо и topos - место, т.е. благословенное место) - литературно-художественного произведения, содержащего картину идеального общества, населенного абсолютно счастливыми людьми, живущими в условиях совершенного государственного устройства [Полонский 2003]. В основе утопии лежит религиозно-мифологическая идея о Земле Обетованной. Жанр зародился ещё в эпоху Возрождения, название ему дала одноименная книга Томаса Мора, английского гуманиста и политика, вышедшая в 1516 году. Действие книги происходит на фантастическом острове Утопия, где нет частной собственности, труд - всеобщая обязанность, а распределение благ происходит по потребностям граждан. Создавая книгу, Мор частично опирался на диалог Платона «Государство». Развитием идей Мора стал труд «Город Солнца» (1602) Томмазо Кампанеллы, мечтаниям об идеальном мире также предавались Фрэнсис Бэкон («Новая Атлантида», 1627), Игнатиус Доннелли («Золотая бутыль», 1892), Эдвард Беллами («Золотой век», 1888) и др. Утопические линии можно проследить и в произведениях Вольтера, Руссо, Свифта [Ионин 1988].

Термин «антиутопия» впервые употребил британский философ Джон Стюарт Милль в парламентской речи 1868 года, однако в литературе элементы антиутопии проявились значительно раньше. История антиутопии, ещё не выделенной в отдельный жанр, уходит корнями в античность. Некоторые труды Аристотеля и Марка Аврелия имели явные антиутопические черты. Те же черты можно проследить и в третьей книге «Путешествий Гулливера» (1727) Джонатана Свифта, где описание летающего острова Лапута фактически представляет собой технократическую антиутопию. Элементы антиутопии встречаются в книгах Жюля Верна («Пятьсот миллионов бегумы»), Герберта Уэллса («Когда спящий проснется», «Первые люди на Луне», «Машина времени»), Уолтера Бесанта («Внутренний дом»), Джека Лондона («Железная пята») [Чаликова 1991].

Поводом к расцвету жанра антиутопии послужила Первая мировая война и сопутствовавшие ей революционные преобразования, когда в некоторых странах начались попытки воплотить в реальность утопические идеалы. Ярче и нагляднее всего этот процесс произошёл в большевистской России, тем закономернее появление первой великой антиутопии именно здесь. В своём романе «Мы» (1924) Евгений Замятин описал запредельно механизированное общество, где отдельная личность становится беспомощным винтиком-«нумером». Замятин заложил основы будущего развития жанра, многие детали тоталитарной системы, придуманные автором, впоследствии стали классическими в работах антиутопистов всего мира: насильственное искоренение инакомыслия, навязчивые СМИ как главный способ прививания идеологии, развитая система слежения, синтетическая пища, отучение людей от проявления эмоций [Архипова 1992]. В числе прочих советских антиутопий стоит отметить «Ленинград» Михаила Козырева, «Чевенгур» и «Котлован» Андрея Платонова, также антисоциалистические настроения легли в основу произведений «Будущее завтра» Джона Кенделла (1933) и «Гимн» Эйн Рэнд (1938).

Помимо социализма, ХХ век подарил писателям и такую антиутопическую тему, как фашизм. Первое антифашистское произведение, «Город вечной ночи», было написано американцем Мило Хастингсом в 1920 году, спустя всего год после возникновения НСДАП. В этом провидческом романе Германия отгораживается от всего мира в подземном городе под Берлином, где устанавливается «нацистская утопия», населенная генетически выведенными расами сверхлюдей и их рабов. К теме фашизма обращались и Герберт Уэллс («Самовластие мистера Парэма», 1930), Карел Чапек («Война с саламандрами», 1936), Мюррей Константайн («Ночь свастики», 1937) [Любимова 2001].

Под перо антиутопистов попали и менее радикальные общественные тенденции. Олдос Хаксли в одной из величайших антиутопий в истории литературы «О дивный новый мир» (1932) искусно препарирует капитализм, доведённый им до абсурда. Автор изображает технократическое кастовое государство, основанное на достижениях генной инженерии, где летосчисление ведется от Рождества американского автомобильного магната Генри Форда, а зато такие понятия, как «мать», «отец», «любовь» считаются непристойными [Лазаренко 1991].

С вариациями на тему тоталитаризма и абсолютного конформизма можно ознакомиться в произведениях Джорджа Оруэлла «Скотный двор» (1945) и «1984» (1948), которые будут рассмотрены далее. Близки к идеям Оруэлла более поздние «451 по Фаренгейту» Рэя Брэдбери и «Заводной апельсин» Энтони Берджесса (обе - 1953).

В настоящее время жанр антиутопии во многом смыкается с научной фантастикой и пост-апокалиптикой, также логическим продолжением традиций технократических антиутопий стал жанр киберпак, популярный как в литературе, так и в кинематографе.

Антиутопия является логическим развитием утопии. В противоположность последней, антиутопия ставит под сомнение возможность достижения социальных идеалов и установления справедливого общественного строя. Расцвет антиутопий приходится на ХХ век, век бурных социально-политических и культурных событий, двух мировых войн и революций, интенсивного развития науки и создания тоталитарных режимов. На смену романам-мечтаниям проходят романы-предупреждения, писатели выносят на суд читателя своё видение дальнейшего развития человеческой цивилизации, обусловленное разочарованием в утопических идеалах прошлого и неуверенностью в завтрашнем дне. Угроза потери нравственности подкреплена научно-техническим прогрессом, делающим возможным духовное и физическое порабощение человечества. Идеи и цели писателей-антиутопистов мало отличаются друг от друга, средства же их выражения дают простор для осмысления как учёным-литературоведам, так и многочисленной читательской аудитории [Новиков 1989].

Жанр антиутопии как никакой другой связан с истоической действительностью. Антиутопия выделяет наиболее опасные, с точки зрения авторов, общественные тенденции, чаще всего современные самим авторам, как то фашизм, тоталитаризм и др. Произведения этого жанра являются одновременно и реакцией на эти тенденции, так и предсказанием их дальнейшего развития. Черты общества, вызывающие наибольшее неприятие автора, приписываются некоему воображаемому обществу, расположенному на расстоянии - в пространстве или во времени. Действие антиутопий происходит либо в будущем, либо на географически изолированных участках земли [Шишкин 1990].

Общество, описываемое в антиутопии, обычно изображено зашедшим в тупик - экономический, политический или технологический, причиной чему послужил ряд неверно принятых человечеством решений. Это может быть, к примеру, неконтролируемый технологический прогресс, выражающийся в роботизации производства, внедрением технически совершенных систем слежения за населением, кризис перепроизводства и перевооружения; или диктат, крепнущий годами и держащий в страхе всё государство; или финансовая избыточность, обедняющая нравственность людей; или же совокупность этих причин [Шишкин 1993].

Важнейшей чертой мира, описанного в антиутопии, является ограничение внутренней свободы, отнятие у личности права на критическое осмысление происходящего. Людям прививается абсолютный конформизм, устанавливаются рамки мыслительной деятельности, выход за которые - преступление.

Сюжет выстраивается на противодействии личности или небольшой группы личностей царящему диктату. Судьбы героев в разных произведениях отличаются, но в большинстве случаев антиутопии лишены счастливого конца, и главного героя ждёт поражение, моральное и/или физическое. Это своего рода конкретизация общего для литературы и искусства вопроса о человеке:

«Жанр антиутопии по-своему конкретизирует общий для литературы и искусства вопрос о человеке. Писатели-антиутописты, подобно естествоиспытателям, проводят своего рода научный эксперимент над общественной природой человека, помещая его в заведомо искаженные, девиантные условия жизни и наблюдая за тем, как он будет себя вести. <…> В данном случае, реализуя свое право выбора, человек следует одному из двух возможных вариантов выхода из определенной экзистенциальной ситуации: либо подчиниться и принять предлагаемые условия и, как следствие, утратить собственно человеческую сущность, либо бороться, но и этом случае исход борьбы остается крайне проблематичным» [Борисенко 2004, 5].

Что касается отличия жанра антиутопии от её антипода, то формально антиутопия может быть отнесена к направлению утопии, являясь логическим развитием последней. В то же время, жанры антонимичны друг другу: утопия концентрируется на демонстрации позитивных черт описываемого общественного и/или политического строя, антиутопия отображает его негативные черты.

Также утопии свойственна определённая статичность, тогда как в антиутопии рассматриваются возможные варианты развития описанных социальных устройств. Таким образом, антиутопия обычно имеет дело с более сложными социальными моделями, нежели утопия [Морсон 1991].

Ещё одним, на наш взгляд, важным отличием жанров является своего рода законсервированность жанра утопии, невозможность его литературного развития в отсутствие подкрепления историческими примерами. Антиутопия, в данном случае, является жанром более актуальным, т.к. темы и модели, которые могут послужить её основой, множатся и модифицируются вместе с человечеством.

2 Жизненные и творческие пути Рэя Брэдбери и Джорджа Оруэлла

Образцом классической антиутопии является роман «1984». Его автор, Джордж Оруэлл (настоящее имя - Эрик Блэр) родился в 1903 году в Бенгалии в семье англо-индийского чиновника. Он был вторым ребёнком в небогатой, но аристократичной (по шотландским меркам) семье, и рос без роскоши, но и без особых лишений. Окончив колледж Итон, Оруэлл предпочёл блестящей карьере сначала работу полицейским в Бирме, затем - писательские скитания в Париже, он побывал и безработным, и бродягой, и судомоем, и солдатом, и корреспондентом газет и радио. Во время гражданской войны в Испании <#"justify">Рэй Брэдбери появился на свет где 22 августа 1920 года в солнечном Иллинойсе, в семье монтера местной электростанции Леонарда Сполдинга и Эстер Моберг Брэдбери. Годы отрочества будущий писатель провёл в Лос-Анджелесе, где, окончив школу второй ступени, завершил свое формальное образование, чтобы продолжить его вечерами в стенах городской библиотеки (днем он трудился, продавая газеты) - уже тогда Брэдбери твердо решил, что непременно станет писателем. Собственно, он был им уже давно: с тех пор, как, едва выучившись читать, «проглотил» сборник греческих, римских и скандинавских мифов, а несколько позже, вдохновленный сенсационно популярными в первые десятилетия беспокойного ХХ века «марсианскими романами» Эдгара Раиса Бэрроуза (1875-1950), начал один за другим сочинять рассказы о «красной планете». В 1947 году в небольшом издательстве «Аркхэм-хаус» выходит первая книга Брэдбери, «Мрачный карнавал», объединившая под своим переплетом двадцать семь историй из области фантастического и сверхъестественного, однако оживленного читательского и критического резонанса, на который рассчитывал автор, эта книга не вызвала. Общенациональную, а затем и мировую известность автору принесли «Марсианские хроники», вышедшие в 1950 году. Окрыленный достигнутым успехом, Брэдбери один за другим выпускает новые новеллистические сборники: «Человек в картинках» (1951), «Золотые яблоки Солнца» (1953), «Страна осени» (1956), «Средство от меланхолии» (1959), «Машинерия радости» (1964), «О теле электрическом я пою!» (1969), «Глубоко за полночь» (1976), «Конвектор Тойнби» (1988) и другие. Отдавая предпочтение «малому жанру», он не забывает и о «большом» - романном, вслед за «Фаренгейтом» создавая «Вино из одуванчиков» (1957), философско-аллегорическую притчу «Надвигается беда» (1962), стилизованный под прозу Д. Хэммета и Р. Чандлера детектив-ретро «Смерть - дело одинокое» (1985) и замешанный на неооккультистских и неомифологических мотивах роман «Кладбище лунатиков» (1990), а также пишет книги для детей (самая запоминающаяся из них - повесть «Дерево осени), стихи, пьесы [Чаликова 1991].

Мысль Брэдбери о том, что фантастика - это «окружающая нас реальность, доведённая до абсурда», является, пожалуй, основной идеей романа «451° по Фаренгейту» (1953), который литературоведы ставят в один ряд со знаменитыми антиутопиями ХХ века, такими, как «Мы» Е. Замятина (1921), «О дивный новый мир» О. Хаксли (1932) и «1984» Дж. Оруэлла (1949) [Ханютин 1977].

антиутопия античность тоталитаризм

Глава 2. «1984» Дж. Оруэлла и «451° по Фаренгейту» Р. Брэдбери как романы-предупреждения

1 «1984» - классический роман-антиутопия

Над написанием романа «1984» Оруэлл работал на протяжении 1940-х <#"justify">События, произошедшие после года написания романа в мире Оруэлла, значительно отличаются от реальной истории. В 50-х годах в этом мире разразилась атомная война, приведшая к переделу мира, однако она не привела к полному уничтожению цивилизации, а лишь столкнула весь мир в яму тоталитарного правления. Все три сверхдержавы этого мира построены на трех разновидностях коммунизма. В Океании официальная идеология - английский социализм, сокращенно «ангсоц». Он утвердился в стране после социалистической революции 60-х годов. Руководит страной безымянный диктатор «Старший Брат».

Уинстон Смит, главный герой романа, формально принадлежит к правящей партии и работает в одном из четырех управляющих страной министерств - Министерстве Правды. Он пользуется некоторыми привилегиями по сравнению с массами простых рабочих - «пролов» и выполняет интеллектуальную работу для режима - подтасовывает факты в газетах и книгах. Фактически же Смит угнетается даже больше «пролов», так как реально власть принадлежит не таким, как он, простым членам «внешней» партии, а членам «внутренней партии», элитарной номенклатуре, к которой Смит не принадлежит. Его поступки очень жестко контролируются полицией мысли. Каждый час жизни Уинстона и его партийных коллег расписан, работа поглощает большую часть времени, после работы он обязан участвовать в кружках и походах, «добровольно» присутствовать на партийных собраниях. Везде - и дома, и на улице, и в Министерстве - за ним постоянно наблюдает «телекран» - телевизор двустороннего действия, одновременно транслирующий партийные новости и фронтовые сводки и отслеживающий мыслепреступников в массе людей в форменных комбинезонах [Лазаренко 1991].

Как и положено протагонисту антиутопического романа, Уинстон еще не превратился полностью в винтик системы. Он смутно осознает необходимость борьбы за остатки личной свободы. Вначале он спонтанно совершает недозволенные поступки, начинает вести дневник, где выражает свое недовольство режимом, заводит строго запрещенные романтические отношения с другим членом партии - девушкой Джулией. Затем он приходит к мысли принять участие в организованной борьбе против режима, которая, как он верит, вполне может существовать. Он обращается к члену внутренней партии ОБрайену, который, по мнению Уинстона, связан с подпольным сопротивлением. Тот записывает Уинстона и Джулию в так называемое «Братство» и передает им запрещенную книгу, в которой разоблачается преступная внешняя и внутренняя политика вождей «ангсоца». Однако ОБрайен оказывается сотрудником полиции мысли. Смита и его любовницу арестовывают и подвергают пыткам. Под действием чудовищных пыток сознание Уинстона изменяется, он отрекается от Джулии, от своего желания бороться с режимом «ангсоца» и даже чувствует любовь к ненавистному вождю «Старшему Брату». После «перевоспитания» Винстона выпускают на свободу в качестве ужасного примера для других недовольных. Однако судьба его предрешена, - с ним должно произойти то же, что и с другими политзаключенными. Вслед за моральной смертью должен последовать повторный арест и «распыление» - физическое уничтожение [Лазаренко 1991].

Управление государством осуществляется с помощью четырех министерств: Министерства Изобилия (сокращенно, на новоязе, - «минизо»), Министерства Мира («минимир»), Министерства Правды («миниправ») и Министерства Любви («минилюб»). Министерства получили названия в соответствии с основным принципом ангсоца, принципом двоемыслия, - Министерство Изобилия, например, отвечает за экономику, при этом большая часть жителей Океании ведет полуголодный образ жизни, живет в трущобах и носит робы. Министерство Мира отвечает за армию, то есть за войну. Министерство Правды ведает средствами массовой информации - газетами, книгами, телевидением, - создавая при этом всеобъемлющую систему лжи о счастливой жизни и добрых вождях. Министерство Любви - это и есть «Полиция мысли», учреждение, отслеживающее каждый шаг жителей Океании, наказывающее их в случае непослушания пытками и смертью [Ивашева 1967].

Вышеупомянутый новояз - это новая технология манипулирования сознанием, переработанный английский язык, с помощью которого правителями Океании предусматривалось исключение возможности высказывания или осознания нелояльных режиму идей. Название происходит от сокращенного «новый язык». После длительной работы лингвистам Океании удалось разработать особый искусственный язык на основе английского языка. Тот, кто пользуется этим языком, в принципе не сможет высказать, а, значит, и осознать мысль, не соответствующую принципам ангсоца. Слова этого языка делятся на несколько групп. Одни имеют приземленно-бытовое значение и с их помощью нельзя выразить абстрактную мысль. Например, слово «свободен» имеет только такой смысл, как в словосочетании «место свободно». Сказать на новоязе «человек свободен» - значит сказать явную бессмыслицу [Кузнецов 1994].

Для выражения более сложных, отвлеченных мыслей служат специальные идеологические слова, смысл которых основывается на догмах ангсоца. Например «мыслепреступление» - любое отклонение мысли от ангсоца. Описать, в чем конкретно мысли еретика отличались от ангсоца, на новоязе не получится. Значит невозможно, например, написать на новоязе преступную книжку или листовку. В этом языке не найдется слов для выражения идей, отличных от ангсоца. Многие слова вообще можно понять только с помощью принципа двоемыслия. Идею двоемыслия можно описать тремя лозунгами, висевшими на фронтоне здания Министерства Правды: «Война - это мир», «Свобода - это рабство», «Незнание - сила». Обращаясь к роману, «Двоемыслие означает способность одновременно держаться двух противоположных убеждений. Партийный интеллигент знает, в какую сторону менять свои воспоминания; следовательно, сознает, что мошенничает с действительностью; однако при помощи двоемыслия он уверяет себя, что действительность осталась неприкосновенна. Этот процесс должен быть сознательным, иначе его не осуществишь аккуратно, но должен быть и бессознательным, иначе возникнет ощущение лжи, а значит, и вины. Двоемыслие - душа ангсоца, поскольку партия пользуется намеренным обманом, твердо держа курс к своей цели, а это требует полной честности. Говорить заведомую ложь и одновременно в нее верить, забыть любой факт, ставший неудобным, и извлечь его из забвения, едва он опять понадобился, отрицать существование объективной действительности и учитывать действительность, которую отрицаешь, - все это абсолютно необходимо» [Оруэлл 2008, 276]. Таким образом, двоемыслие - это способность искренне верить в две взаимоисключающие вещи, либо менять своё мнение на противоположное при идеологической необходимости.

Роман не только был запрещен в СССР до самой перестройки, но и подвергался бойкоту со стороны левых «прогрессивных» кругов на Западе, т.к. он якобы актуализирует человеконенавистническую сущность как вульгаризированного сталинского понимания коммунизма <#"justify">Упомянутая в «1984» очередная внезапная смена противника и союзника Океании («Океания никогда не воевала с Евразией») [Оруэлл 2008] пародирует внезапное изменение в советской пропаганде по отношению к европейской войне и к нацистской Германии, а затем - обратный прыжок после 22 июня 1941 г. (при этом люди, арестованные в 1940-41 г за «антигерманские настроения» и «антигерманскую пропаганду», зачастую продолжали оставаться в заключении и после нападения Германии на СССР). Таким образом, становится очевидным, почему роман был запрещён в Советском Союзе.

2 Проблематика романа «451 по Фаренгейту»

Роман Рэя Брэдбери «451 по Фаренгейту» представляет собой тематически расширенную версию рассказа «Пожарник», опубликованного в журнале «Гэлэкси Сайенс Фикшн» в феврале 1951 г., и являет нам целый комплекс проблем, с которыми, по мнению автора, со временем, возможно, придётся столкнуться человечеству. Название романа происходит от химического свойства бумаги самовоспламеняться при температуре 451 градуса по Фаренгейту (233 градуса по Цельсию).

Изображая Америку ХХI века, Брэдбери моделирует картину будущего на основе существующих сегодня тенденций. Писатель в своём романе создаёт антимодель с помощью символики своих фантазий. Он размышляет о судьбах земной цивилизации, о будущем Америки, с её нестандартно сформировавшимся менталитетом, с её национальным колоритом. США, выведенные в книге, - это, по сути дела, всё те же Соединённые Штаты ХХ столетия, с их культурой потребления, с навязчивой рекламой в подземке, с «мыльными операми» и искусственно уютным мирком коттеджей. Только всё доведено до крайности, до того самого пресловутого «абсурда»: пожарники не тушат пожары, а сжигают запрещённые книги; людей, предпочитающих ходить пешком, а не ездить на машинах, принимают за сумасшедших; возбраняется даже любоваться природой. Малейшие отступления от общепринятого образа жизни вызывают репрессии [Любимова 2001].

Развитие науки, стремительный рост технологий изменил мышление людей. Технический прогресс значительно облегчил жизнь человека, вместе с тем сильно подавив у него инстинкт самосохранения. Выжить в новом обществе, становящемся не только технократическим, но и тоталитарным, людям помогают стадные чувства, и прежде всего это сказывается на духовных сторонах жизни человека. Нормой поведения становится потребительское существование, при котором единственную пищу для ума дают развлечения, реальность заменена примитивными телеиллюзиями [Зверев 1989].

Мир, описанный Брэдбери, стал таким не в одночасье. В ХХ веке к таким средствам массовой информации и связи, как газеты, почта, телеграф, телефон, добавились радио, телевидение, видео - и аудиосистемы, компьютерная сеть и т.д. Значительно возросли объёмы информации, поглощаемой человеком, что привело к информационным перегрузкам. Зачастую несущая в себе разрушительное, агрессивное начало, а порой обладающая противоречивым, конфликтным характером, информация начала оказывать негативное воздействие на психику и здоровье людей. Возникла необходимость создания методов защиты от такого воздействия. Рэй Брэдбери в своём романе представляет один из вариантов решения данной проблемы: репрессии по отношению к литературе начались не сами собой - они вынужденная мера. Когда в какой-то момент стало ясно, что информационную сферу нужно сокращать, возник вопрос: какую её область? Без средств связи уже не обойтись, а телевидение и реклама уже давно стали неотъемлемой частью жизни людей, и слишком многие в них заинтересованы с практической точки зрения. Решение было найдено в избавлении от книг [Чаликова 1991].

Попытку аргументировать это решение делает сослуживец и оппонент главного героя Гая Монтэга, брандмейстер Битти. Причиной, по которой книги отходят на задний план, он видит экстенсивное развитие культуры, её расширение с неизбежной девальвацией: «Раз всё стало массовым, то и упростилось... Когда-то книгу читали лишь немногие - тут, там, в разных местах. Поэтому и книги могли быть разными. Мир был просторен. Но, когда в мире стало тесно от глаз, локтей, ртов, когда население удвоилось, утроилось, учетверилось, содержание фильмов, радиопередач, журналов, книг снизилось до известного стандарта. Этакая универсальная жвачка... Книги уменьшаются в объёме. Сокращённое издание. Пересказ. Экстракт... Из детской прямо в колледж, а потом обратно в детскую... Срок обучения в школах сокращается, дисциплина падает, философия, история, языки упразднены. Английскому языку и орфографии уделяется всё меньше и меньше времени, и наконец эти предметы заброшены совсем...» [Брэдбери 2008, 114].

Итак, зачем книги, если есть телевизор, рассуждает Битти. Да и от чтения больше вреда, чем от просмотра телепередач - книги тревожат, заставляют думать. Они опасны! Люди, читающие книги, становятся «интеллектуалами», выделяются из остальной публики, на что-то претендуют. «...Книга - это заряженное ружьё в доме соседа, - заявляет Битти. - Почём знать, кто завтра станет очередной мишенью для начитанного человека? Может быть, я?».

Как быть? Очень просто: взять и запретить, сжечь. Пожарных, объясняет Битти, «сделали хранителями нашего спокойствия. В них, как в фокусе, сосредоточился весь наш вполне понятный и законный страх оказаться ниже других. Они стали нашими официальными цензорами, судьями и исполнителями приговоров... ... Цветным не нравится книга «Маленький чёрный Самбо». Сжечь её. Кто-то написал книгу о том, что курение предрасполагает к раку лёгких. Табачные фабриканты в панике. Сжечь эту книгу. Нужна безмятежность, Монтэг, спокойствие» [Брэдбери 2008, 124].

Роман «451 градус по Фаренгейту» - тонкая и искусная критика общества потребления, страх перед его деградацией, предостережение обывателю. Описанное Брэдбери общество потребления сжигает на кострах не книги, оно сжигает самого себя - свою историю, свою культуру. Ценность романа - в той страшной картине будущего, которая вполне может стать правдой. Американский идеал беззаботной жизни, мечты о всеобщем равенстве, отсутствие лишних тревожных мыслей - этот предел мечтаний общества может обернуться и кошмаром, если не внять предостережениям автора [Новиков 1989].

Оба рассматриваемых в исследовании романа написаны примерно в одно время, что сводит к нулю вероятность использования одного романа при написании другого, но, тем не менее, произведения имеют множество общих черт, позволяющих отнести эти произведения к антиутопическому жанру.

) В обоих произведениях действие разворачивается в странах, где происходит более или менее ярко выраженное насилие над личностью, ограничение её свобод. Степень личностной несвободы в произведениях различна. Оруэлл описывает типично тоталитарное общество со всеми его атрибутами, как то строгие регламентированные нормы поведения, слабое экономическое развитие, фигура вождя в образе «старшего брата», тотальное наблюдение за каждым человеком. Брэдбери предлагает нашему вниманию совершенно другое, с виду, общество. На первый взгляд, в мире Брэдбери царит полное благополучие: нет голода, явного насилия, более того, отсутствует видимая власть, нет ни картин лидеров, ни трансляции пламенных речей, ни каких либо других атрибутов тоталитаризма, однако благополучие этого мира является лишь внешним [Шишкин 1990].

) Следуя канонам жанра, протагонисты романов противопоставлены обществу, их отличное от общей массы мышление вынужденно вовлекает их в борьбу против этой массы. Борьба Уинстона Смита заканчивается поражением, так как описанный Оруэллом мир в своей тоталитарности устойчив и совершенен настолько, что у героев оппозиции не остаётся никаких шансов. Рэй Бредбери отнёсся к своему герою чуть лояльнее. Мир романа «451 градус по Фаренгейту» менее жесток по сравнению с миром, представленным Оруэллом. Бредбери оптимистично допускает возможность сопротивления, потребительскому обществу противопоставлены загнанные в леса хранители культурного наследия, люди-книги, к которым впоследствии и отправляется главный герой романа Гай Монтег [Шишкин 1993].

) Сходной является роль женщин в обоих романах. Образ мысли главного героя сравнивается с образом мысли абсолютно лояльных социуму людей, и как ни странно, у обоих авторов в роли такой противоположности выступают жёны героев (в случае с Оруэллом - бывшая жена). И Уинстон Смит, и Гай Монтег страдали от абсолютного конформизма столь близких (или теоретически должных быть близкими) людей. Сходно у обоих авторов и то, что катализатором, взбунтовавшим обоих героев против режима, стала девушка: Кларисса у Брэдбери и Джулия у Оруэлла.

) Обращает на себя внимание и социальный статус главных героев обоих романов, оба они имеют некоторое положение в обществе и имеют доступ к определённому набору благ. Следовательно, нельзя сказать, что им было совершенно нечего терять. Однако внутренняя свобода на другой чаше весов перевешивает в обоих произведениях.

) Чрезвычайно схожи и способы воздействия властей на умы населения; в обоих романах наиболее важным способом влияния на человека является телевидение, транслирующее огромное количество патриотических программ у Оруэлла или совершенно бессмысленные мыльные оперы у Брэдбери.

) Главной движущей силой, заставившей героев поставить на кон всё, что они имели, и даже свою жизнь, стали две вещи: любовь и литература. Движение к знаниям двигало этими людьми. Нельзя не обратить внимание на то, что профессией обоих было уничтожение информации: как сжигание книг у Брэдбери, так и работа над корректированием истории у Оруэлла.

Таким образом, обнаружив столько общих черт в произведениях этих достаточно разных писателей, можно сделать вывод, что взгляды антиутопистов на угнетение нравственных свобод весьма схожи, также схожи и их взгляды на те силы, которые должны противостоять злу: любовь, верность, тяга к знанию и независимости мышления. В современном авторам буржуазном обществе они уже видели элементы «программирования личности» [Лазаренко 1991]. Нравственную позицию обоих писателей можно проиллюстрировать высказыванием Р.Эмерсона: «Истинный показатель цивилизации - не уровень богатства и образования, не величина городов, не обилие урожаев, а облик человека, воспитываемого страной».

Заключение

Проведя исследовательскую работу, мы можем сделать вывод, что в жанре антиутопии, получившем наибольшее развитие в ХХ веке, сложились совершенно отличные от других жанров традиции, а его политическая, социальная и философская составляющие обуславливают актуальность и популярность этого жанра в широких кругах читателей. Антигуманный тоталитаризм, диктат, отсутствие свободы, страх, доносительство, безнадёжность борьбы - вот темы, затрагиваемые этим жанром.

Классический роман Джорджа Оруэлла "1984" является пусть и не первой литературной антиутопией, зато, пожалуй, самой известной. Он был написан в противовес раздиравшим мир диктатам - к концу сороковых годов человечество успело вкусить последствий идеализации идеалов не одного политического строя. Название романа и его терминология впоследствии стали нарицательными и употребляются для обозначения общественного уклада, напоминающего описанный в «1984» тоталитарный <#"justify">Мир романа «451 градус по Фаренгейту» менее жесток по сравнению с миром, представленным Оруэллом. Главным преступлением у Бредбери считается чтение книг или хотя бы наличие их дома. Существуют специально отведенные пожарные команды, уничтожающие книги. Автор увидел очевидные элементы «программирования» личности в современном ему буржуазном обществе массового потребления. Бредбери оптимистично допускает возможность сопротивления, потребительскому обществу противопоставлены загнанные в леса хранители культурного наследия, люди-книги, к которым впоследствии и отправляется главный герой романа Гай Монтег.

В наше время жанр антиутопии не утрачивает актуальности, во многом смыкаясь с политической и научной фанастикой и постапокалиптикой. «Политкорректная диктатура» общества побеждающего глобализма в идеологическом отношении не так уж сильно отличается от предыдущих общественных моделей. И если прототипом оруэлловского Большого Брата можно считать И.В.Сталина, то сейчас его роль играет персонификацированный капитал, который столь же легко полюбить, которому легко отдаться и против которого очень трудно бороться. Экономика потребления формирует потребительское мышление, описанное Рэем Бредбери более 50 лет назад, однако за полвека ситуация ничуть не улучшилась. Да, люди не жгут книг, но это не признак любви к ним. Компьютеризированность сознания определена тем, что необходимую информацию проще найти за считанные секунды, чем читать, осмысливать и составлять своё мнение о каких-либо книгах. Естественно, потребление готовой информации не лучшим образом сказывается на нравственном уровне общества, и единичные борцы за чистоту и широту мышления нередко сталкиваются с непониманием или даже осуждением общества. Никто не будет убит за нелюбовь к премьер-министру, но видеть его ежечасно по телевидению вынуждены почти все. Пока у каждого есть возможность выключить экран, но кто знает, вдруг и в этот раз произведения классиков-антиутопистов окажутся пророческими?

Библиографический список

1. Архипова, Ю.И. «Утопия и антиутопия ХХ века» [Текст]: / Ю.И.Архипова. - М.:Прогресс, 1992. - 814стр.

2. Борисенко, Ю.А. Риторика власти и поэтика любви в романах антиутопиях первой половины XX века (Дж. Оруэлл, О. Хаксли, Е. Замятин). [Текст]: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Ижевск, 2004. С. 5.

3. Брэдбери, Р. 451° по Фаренгейту. [Текст]: / Рэй Брэдбери. - м.: Эксмо <#"justify">4. Зверев, А. "Когда пробьет последний час природы..." : Антиутопия. XX в. [Текст]: / А.Зверев - М.: Вопросы литературы 1989. 165 с.

5. Зинкевич, Н.А. Биография Джорджа Оруэлла [Текст]: / Н.А. Зинкевич. - М.: «Цитадель», 2001. - с.3-11

Ивашева, В.В. Английская литература Великобритании XX века. [Текст]: / В.В.Ивашева. - М.: Просвещение, 1967. - 382 c.

7. Ионин, Л. То, чего нигде нет. Размышления о романах-антиутопиях [Текст]: / Л.Ионин. - М.: Новое время. 1988. - №25. - С. 40.

8. Кузнецов, С. 1994: юбилей неслучившегося года (К десятилетию "года Оруэлля") [Текст]: / С.Кузнецов. - М.: Иностранная литература 1994. - № 11. - С. 244.

Лазаренко, О. Вперед смотрящие: (О романах-антиутопиях О. Хаксли, Дж. Оруэлла, А. Платонова) [Текст]: / О.Лазаренко. - М.: Подъем 1991. - N9. - с. 233-239.

Латынина, Ю. В ожидании Золотого Века. От сказки к антиутопии. [Текст]: / Ю.В.Латынина. - М.: Знание, 1989. - с.177 - 187

11. Любимова, А.Ф. Жанр антиутопии в XX веке: содержательные и поэтологические аспекты. [Текст]: А.Ф.Любимова. - Пермь, 2001. - с.162

12. Морсон, Г. Границы жанра [Текст]: / Г.Морсон. - Утопия и утопическое мышление. М.: АСТ 1991. - с. 233-251

13. Мосина, В.Г. Три главные книги Джорджа Оруэлла: Монография. [Текст]: / В.Г.Мосина. - М.: ИЧП «Издательство Магистр», 1999. - 216 с.

Новиков, В. Возвращение к здравому смыслу. Субъективные заметки читателя антиутопий [Текст]: / В.Новиков. - М.: Знамя. 1989. - № 7. - с. 214.

Оруэлл, Д. Мысли в пути. [Текст]: / Джордж Оруэлл; пер с англ. Зверева А. М. - М.: АСТ, 2008. - 134 с.

16. Оруэлл, Д. 1984. Скотный Двор. [Текст] / Джордж Оруэлл; пер. с англ. В. Гольдышева, Л.Беспаловой. - М.: АСТ, 2008. - 361 с.

17. Оруэлл, Д. Подавление литературы [Текст]: / Джордж Оруэлл; пер с англ. В.А.Скороденко. - М.: АСТ, 2008. - 97 с.

18. Полонский, В. Утопия в литературе [Текст]: / Вадим Полонский: URL: #"justify">21. Чаликова, В.А. «Вечный год». Послесловие к публикации романа Джорджа Оруэлла «1984» в переводе В.П. Голышева, опубликованного в журнале «Новый мир», 1989, № 2, 3, 4. [Текст]: / В.А.Чаликова. - М.: Новый Мир, 1989. - (№ 4). - С. 128-130.

Шишкин, А. Бабуины жаждут? Перечитывая Олдоса Хаксли [Текст]: / А.Шишкин. - М.: Диапазон. 1993. - №3 - с.15.

Шишкин, А. Есть остров на том океане: утопия в мечтах и в реальности [Текст]: / А.Шишкин. Утопия и антиутопия ХХ века. - М.: Прогресс, 1990. - С.23

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

НОЧЬ,КОТОРАЯ НЕ НАСТУПИЛА

По часам истории между двумя мировыми войнами пролетел миг. Заключенный в 1918 году мирный договор удовлетворил самые разнузданные аппетиты стран-победительниц. С побежденными немцами мало кто считался; только некоторые, наиболее дальновидные политики предостерегали против того, чтобы загонять Германию в угол: в этом случае ей ничего другого не останется, как лелеять планы реванша. Версальский договор поставил точку на войне - по оттуда же, из Версаля, побежал огонек по бикфордову шнуру, воткнутому в европейский пороховой погреб. Гореть этому дьявольскому фитилю оставалось по меркам истории всего ничего - два десятка лет.

Для мирового империализма война оказалась удачной пробой сил сразу по нескольким направлениям. Она раздразнила желания куда более острые, чем перераспределение колоний, политическое доминирование в Европе и отторжение спорных территорий. В минувшей войне милитаризм впервые заявил о себе как о влиятельной, если не главной, общественной силе буржуазного мира.

Генеральная репетиция в борьбе за настоящее мировое господство, превращение войны в глобальный политический механизм, окончательное "оформление отношений" военных с миром науки и техники - вот что империализм попробовал на вкус в 1914–1918 годах. Но только попробовал…

А тут еще одно обстоятельство прибавилось, на сей раз непредвиденное и оттого тревожное вдвойне. Рождение первого в мире социалистического государства, вызвавшее цепную реакцию революционных и национально-освободительных взрывов, однозначно определило для капиталистического мира "Цель № 1".

С точки зрения преемственности мировых войн неважно, что и вторую снова начала Германия. Не она, так любая другая развитая империалистическая держава обязательно попробовала бы еще раз . Другое дело, что Германия - униженная, поставленная на колени и, естественно, озлобленная "лучше других подходила для натравливания на соседей. Да и в самой Германии зашевелились силы, появление которых никто предвидеть не мог - не только на немецкой почве, но и вообще в мире они возникли впервые . (Справедливости ради нужно отметить приоритет Италии - но она быстро уступила "руководящую роль" Германии.)

Итак, мирной передышки не получилось. Ощущение тягостного удушья, обычно предшествующее грозе, не покидало европейцев все эти отмеренные историей двадцать мирных лет.

"Народы собирают, фабрикуют и совершенствуют всевозможные взрывчатые вещества, насыщают всю окружающую среду легко воспламеняющимися страстями. Это неминуемо должно вызвать когда-нибудь взрыв. Несправедливости, насилия, наглость и дух отмщения пропитали старую почву Европы… Европа представляет собой кипящий котел международной ненависти, причем могущественные люди, имеющие в своем распоряжении запасы топлива, раздувают огонь" . Так писал в "Военных мемуарах" один из архитекторов Версальского мира, британский премьер Дэвид Ллойд Джордж. Вновь опытный политик проявил себя в большей степени проницательным и гибким, нежели "принципиальным" (ранее он агитировал за интервенцию против молодой Советской России, а потом осудил ее, признав ошибочной и бесперспективной). Другие обеими руками держались за свое версальское "детище", тем самым постоянно подталкивая Европу к новой войне.

Научно-фантастическая литература не могла не откликнуться на это новое грозное предупреждение. Ее "метеосводки" опять, как и десять, двадцать лет назад, давали прогноз точный и неутешительный.

Поток "военных сценариев", прекратившийся было в период военных действий, возобновился с новой силой. Впрочем, так ли?

Книги выходили десятками, их читали, верно - но читателя уже не очень-то волновали все эти перипетии воображаемых сражений на суше и на море. Особенно на море. Библиографии пестрят ссылками: "Великая битва на Тихом океане" Г. Байуотера, "Тихоокеанская война" С. Денлингера и Ч. Гори, "Поступь бога войны" Б. Остина. То доблестный британский флот громит японцев, то, наоборот, броненосцы под флагом Восходящего солнца уничтожают базу американских кораблей. А раз встретился мне и такой вариант: тройное сражение на тихоокеанском театре военных действий - военно-морских сил США, Японии и СССР!..

Но все это уже не задевало, как раньше. Картины реальной войны, еще живые, превосходили по силе фантазию романистов.

Том более что наиболее дальновидные наблюдатели ужо могли разглядеть опасность куда более зловещую. Шла она из Германии - там закрутились события, разом "конкретизировавшие" все мысли о будущей войне.

…Не будем обольщаться. Наше столетие войдет в историю не только веком космоса и атома, социалистических революций и зарождения нового - планетарного - сознания. Вероятно, его еще не раз помянут недобрым словом как век фашизма , который постучался в XX век точно по календарю.

В самый канун нового столетия - истекал 1900 год - произошло малозаметное событие в одиночной палате одной из швейцарских психиатрических клиник. Здесь закончил свои земные дни профессор философии, чьи книги в основном остались не прочитаны, а идеи встретили почти единодушное общественное осуждение. Публика видела в них болезненный эпатаж, вызов морали, наконец, просто кошмары напуганного интеллекта, к тому же снедаемого своим недугом: в юности философ заразился сифилисом. Угасал он в одиночку, всеми отвергнутый - как сам, насмехаясь, отверг и проклял окружавший мир. Впрочем, смерть духа наступила еще раньше - за одиннадцать лет до физической кончины; тогда окончательно померк, уступив болезни, разум.

Можно только гадать, как бы воспринял философ весть о том, что в тот же самый год - 1889-й - в соседней Австрии, на заезжем дворе маленького городка Браунау родился тот, кто объявит себя во всеуслышание его благодарным учеником. До философии "учителя" (как, впрочем, и других наук) он, правда, не снизойдет. Но зато на практике попытается показать, на что способен сверхчеловек , скорый приход которого в мир возвестил философ.

Философа звали Фридрих Ницше. Младенца нарекли Адольфом.

Тут просто необходимо внести ясность. Среди множества исторических "девиаций", доставшихся нам в наследство от времен сталинского "Краткого курса", требует, на мой взгляд, решительного и скорейшего пересмотра бытующая еще кое-где легенда об "идейном вдохновителе нацизма" - Ницше. Между тем его учение, не понятое, а вернее всего, сознательно извращенное, те, кого философ при жизни особенно презирал - людское стадо, серая толпа, посредственность, - откровенно экспроприировали. Как многое другое. Что бы там ни проповедовал Ницше, он, думаю, тем вернее сошел бы с ума, если бы узнал, что "гений посредственности" и ее идеолог будет картинно посещать его музей в Веймаре и сниматься рядом с бюстом философа .

Для него, мечтавшего о сверхчеловеке , это была, конечно, посмертная трагедия - превратиться в придворного философа "сверхчудовищ". Не первая и не последняя такая трагедия в XX столетии…

Временная дистанция - ровно век прошел - позволяет в полной мере оценить это жуткое, вырастающее до размеров символа совпадение. В один и тот же год: медицинская карета, увозящая в сумасшедший дом профессора философии, и появление на свет его "ученика", убийцы миллионов, под именем Адольфа Гитлера вошедшего в историю.

Ницше покинул свою земную юдоль в последний год уходящего столетия - и унес в могилу все иллюзии XIX века. А будущему Гитлеру, тогда еще носившему фамилию Шикльгрубер, в тот год исполнилось одиннадцать лет; вероятно, он уже читал - или вскоре прочтет - Ницше.

Новый век стучался в дверь, и кто из европейцев мог предположить, что вся первая его половина будет окрашена в три цвета: коричневый, черный и красный. Коричневой плесени человеконенавистнических идей, черной ночи "антиразума", наконец, кровавой войны, в которую вверг народы Европы фашизм.

Есть в литературе темы, сюжеты, возникшие сравнительно недавно, но сразу же приобщенные к "вечности". По крайней мере обеспечившие себе жизнь до тех пор, пока не иссякнет в человеке потребность писать и читать написанное. Такова антифашистская литература, "…не эпизод истории культуры отдельных стран, а одно из магистральных явлений духовной жизни нашего века" . Раз возникнув на предгрозовом европейском небе 20-х годов, подарив миру творения Томаса Манна, Фейхтвангера, Фучика, Эренбурга, Симонова, Брехта и многих других, она не иссякнет от частого обращения к ней художников, пока не сотрется в памяти ужас от пережитого. И еще больший - от осознания, что могло бы произойти, не останови человечество фашистских "сверхчеловеков" в 1945 году.

Деятели культуры хорошо запомнили, кто грозил культуре пистолетом. Слишком нагл и в чем-то даже абсолютен был замах нацистских недоумков на незыблемые основания человеческой цивилизации: гуманизм, честь и достоинство человека, свободу, разум и прогресс, - чтобы забыть, простить… Простой инстинкт видового самосохранения подстегивал воображение трезвомыслящих интеллигентов, ибо никогда со времен инквизиции и религиозных войн "антиразум" не бросал столь яростного вызова культуре и человечности.

Критическую энциклопедию фашизма еще предстоит дописывать. "Раковую опухоль XX века" продолжают изучать под самыми различными углами зрения: как идеологию, массовую психологию, политическую практику, даже как общественную психопатологию… И, конечно, постоянно в центре внимания писателей фашизм как война . Даже не военная агрессия гитлеровской Германии, а сам он, фашизм, как социальное явление, повенчанное с войной изначально.

Неудивительно, что в тогдашней Европе милитаристы всех мастей, которым не терпелось заварить новую кровавую кашу, как по команде, обратили свои взоры к Германии. С самого начала легко было разглядеть "волчий оскал" вчерашнего ефрейтора с усиками кисточкой. "Волк" - так его, кстати, звали в 20-е годы (отсюда и страсть к "волчьим" названиям ставок: "Вервольф", "Вольфшанце"…). Не видеть звериного взгляда, голодно рыскавшего по европейским "окрестностям", могли только близорукие политиканы, во что бы то ни стало стремившиеся разыграть "германскую партию".

Писателей так просто не провести; с первых же своих произведений антифашистская литература одновременно стала и подчеркнуто антимилитаристской. Правда, пришлось отказаться от привычных заклинаний: "искусство вне политики", "непротивление злу насилием" и т. п.

Великий писатель-гуманист Томас Манн за четыре года до войны призывал коллег обратить внимание на "буйную энергию нацизма, с какой он собирается разгромить мир, стесненный, к своей невыгоде, нравственными запретами, и стать его повелителем". В том, каков будет результат, Томас Манн не сомневался: "Это война, всеобщая катастрофа, гибель цивилизации. Я твердо убежден, что ни к чему другому активная философия этого человеческого типа привести не может, и потому счел своим долгом заговорить о нем и об угрозе, которая от него исходит… Сегодня нужен гуманизм воинствующий , гуманизм, который открыл бы в себе мужество и проникся бы сознанием того, что принцип свободы, терпимости и сомнения не должен допустить, чтобы его эксплуатировал и топтал фанатизм, у которого нет ни стыда, ни сомнений" .

Общеевропейская гуманистическая культура, символом и олицетворением которой был немецкий писатель, бралась за оружие. В арсеналах литературы его хватало. Писатели-реалисты оперативно "творили с натуры", не гнушаясь чистой публицистикой (мы еще увидим, и не раз, как она работает в кризисные времена), фантастам же оставалось заняться своим привычным делом. Им предстояло глубже заглянуть "внутрь" феномена фашизма, чтобы, как писал Пастернак, "за поворотом, в глубине", разглядеть будущее. Фашизма и всего человечества.

Сегодня, перечитывая книги полувековой давности, я не перестаю поражаться. До чего все точно, в самую десятку! А если что не сбылось, так это наше счастье: пронесло, кануло в прошлое как неудачный прогноз научной фантастики. Может быть, в том их и заслуга, книг-неудачниц, что вовремя обратили на себя внимание, предупредили, растревожили душу. Не сбылось, потому что не дали сбыться…

Устарели нынче те первые пророчества? Как сказать. Конечно, им не дано было произвести переворот в умах до начала битвы, не смогли они оказать воздействия и на последующий ее ход. Не предотвратили войну… Правда, никаким книгам это пока не удавалось. Однако кто-то же их читал! И разве уверенно скажешь, что порой решало исход боя: количество и оснащение дивизий или моральные качества, дух солдат?

Книги свой солдатский долг выполнили честно. Как дозорные, успели протрубить тревогу, как пограничники - выстрелить по наступающему врагу.

Впрочем, самые первые тревожные сигналы были одиночными и слишком слабыми, чтобы на них обратили внимание.

Да и картины рисовались чересчур мрачные, читающая публика инстинктивно старалась их не замечать. Что поделать, время не располагало к утопическим грезам, оно, по словам критика, "было насыщено мрачными воспоминаниями о минувшей войне, заполнено сциентистской заумью в науке и модернистской в искусстве; воображение дополнительно подстегивалось пугающими образами диктаторов, рвавшихся к власти в европейских странах. Для утопий не хватало оперативного духовного простора, свежего воздуха, без которых немыслимо построение Нового Иерусалима" .

Намек на новозаветную книгу Откровение, иначе называемую Апокалипсисом, не случаен: в промежутке между мировыми войнами любые апокалиптические фантазии уступали по силе воздействия реальным воспоминаниям. Вот и получилось, что обращенным в ближнее будущее пророческим видениям никто не верил.

Вскоре после заключения Версальского мира, когда и Париже еще продолжался торг над поверженной Германией, никому не ведомый американский автор Мило Хастингс выпустил любопытный роман "Город вечной ночи" (1920). В XXII веке Германия развязывает еще одну мировую войну и снова ее проигрывает. Но уже в агонии строит подземную крепость в Берлине, откуда по-прежнему являются на свет планы переустройства мира в общепланетную прусскую казарму. К счастью, в подземный город проникает агент Всемирного правительства, и в финале Германия окончательно капитулирует.

Такой вот любопытный "антик". Он интересен по только тем, что это первая ласточка из долгой серии антигерманских романов-предупреждений 20 - 30-х годов; число их, естественно, будет расти по мере приближения войны. Но роман Хастингса - это прообраз еще и целого мощного направления в западной фантастической литературе. Ведь за сюжетом вполне в духе военных сценариев, о которых шла речь, проступает схема доселе невиданная. Позже появятся построенные по этой схеме знаменитые романы Евгения Замятина, Хаксли и Оруэлла - и в литературу войдет термин антиутопия .

Думаю, одним из ее пионеров был Мило Хастингс. Можно позавидовать его писательской интуиции, безошибочно связавшей антиутопию с германским милитаризмом.

"Фашизм - это не идеология, но что-то более глубинное" , - отмечал в одном из своих репортажей с континента военный корреспондент английской газеты "Обсервер". Было это перед самым концом второй мировой войны. Корреспондента звали Эрик Блэйр, и спустя несколько лет он станет известен во всем мире как автор величайшей антиутопии XX века. Правда, подписана она будет уже его литературным псевдонимом: Джордж Оруэлл…

Но я забегаю мыслью вперед; придет черед и Оруэлла.

Вернемся к книге Хастингса. То, что в подземной крепости обосновались фашисты, сомнений нет, хотя само слово, разумеется, в романе не произнесено. Задолго до "О дивный новый мир" (1932) Олдоса Хаксли безвестный американский автор догадался о далеко идущих планах идеологов "нового порядка" по биологическому выведению каст - правителей, солдат, рабов. По тем временам размышлять об этом могла только фантастическая литература; однако хорошо известно, что позже евгеникой всерьез заинтересовалась верхушка третьего рейха.

Так что уже в 20-х годах писатели-фантасты углядели опасность, о которой в полный голос заговорят позже. Опасность использования фашизмом новейших открытий в биологии, генетике, психологии. Нацистские теоретики потом без стеснения заявят о похожих проектах создания "идеального государства", и в спецблоках Освенцима и Маутхаузена будет развернута даже особая "научная" деятельность в этом направлении… Но во времена Хастингса никто, похоже, о долгосрочных планах фашизма не задумывался. Почти никто.

И планы первоочередные - разгром всех прогрессивных сил внутри страны, создание тоталитарного нацистского государства, нацеливающего Германию на агрессию против соседей, - были "обнародованы" Хастингсом удивительно вовремя. На считанные месяцы его книга обогнала вести из Парижа: решения мирной конференции стали достоянием общественности в конце января 1921 года. После чего не нужно было обладать особой прозорливостью, чтобы заключить: Германия этого так не оставит…

Не прошло и двух лет, как американский посол в Берлине писал на родину: "Гитлер, молодой австрийский фельдфебель, который во время войны сражался в германской армии, а теперь руководит фашистским движением… медленно идет вперед по тому же пути, что и Муссолини" . Дата на письме стояла - 5 декабря 1922 года.

Годом раньше в Берлине издательство "Геликон" выпустило озорной роман русского писателя Ильи Эренбурга "Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников". Сегодняшний читатель посмотрит совсем иными глазами на эту искрометную сатиру на все, что угодно (трудно отделаться от впечатления, что это не Курт Воннегут!). Время многое высветило в головокружительном калейдоскопе образов и идей. Но именно сегодня с особой остротой понимаешь: и тогда многие знали, видели - пусть иногда путано - все, что бурлило и кипело в Германии.

Этой книгой начал свой долгий и яркий путь антифашиста Илья Эренбург. С нее же начался и "роман" писателя с набиравшей тогда силу молодой советской социальной фантастикой - к несчастью для нее, роман недолгий…