Образ преподобного сергия радонежского в сказании авраамия палицына об осаде троице-сергиева монастыря. Сказание авраамия палицына

Комментарий к л. 8 : «ПРЕПОДОБНОМУ СЕРГИЮ» Сергий, прозванный Радонежским (умер 25 сентября 1392 г.), - видный политический и церковный деятель XIV в., поддерживавший в интересах укрепления позиций церкви московских князей в их политике объединения Русского государства и в борьбе за независимость против монголо-татарского ига.

Комментарий к л. 8 : «АВРААМИЕМ ПАЛИЦЫНЫМ» . В первоначальной редакции первых шести глав «Сказания» (стр. 250) в заглавии нет упоминания об авторе произведения - Авраамии Палицыне. Нельзя ли из этого заключить, что он не был автором первых шести глав, а лишь использовал их, обработав и отредактировав при составлении своего труда чужое сочинение? (см. об этом подробнее стр. 32 - 37).

(IV, 1 - т.е. ссылка 401) Доб. Со кресты и с образы по церквам ходящее, молебная творящее со слезы и Е.

Комментарий к лл. 210 - 210 об. : «быти царем и государем всея Руси...благородному великому государю Михаилу». Михаил Федорович Романов, тогда 16-летний юноша, был сыном Филарета Никитича Романова (см. прим. «в» к л. 9). Романовы не принадлежали к княжеской знати, в то же время они были связаны родством с прежней династией, хорошо известны и дворянам и казакам, между прочим и тем, которые находились в Тушинском лагере, где Филарет жил в качестве «нареченного патриарха. Таким образом, кандидатура Михаила Романова оказалась наиболее приемлемой для ряда социальных слоев, участвовавших в Земском соборе 1613 г.

Комментарий к лл. 210 - 210 об.: «Богоявленский монастырь на подворье святыя живоначальныя Троица Сергиева монастыря». Палицын и в данном случае стремится подчеркнуть свою роль в событиях: он выдвигает себя на первое место в таком важном деле, как избрание царя (О Богоявленском монастыре см. прим. «б» к л. 52.)

Комментарий к л. 211: «посылают на лобное место...к вопрошению всего воиньства и всего народа». Автор стремится показать, что Михаил Романов был избран на царство всенародно, причем объясняет это божественной волей и божественным внушением.

Комментарий к л. 212: «колуским гостем Смирным Судовщиковым». Выборный человек Смирной Судовщиков был послан Земским собором в числе других лиц, отправленных по городам, в Калугу - узнать «во всяких людех мысли их про государское обиранье». После того, как вернулись посланные и все вызванные бояре приехали в Москву, 21 февраля Михаил Романов был официально провозглашен царем. (С. Ф. Платонов. Очерки истории Смуты, стр. 533).

Комментарий к л. 212 об.: «благоверная государыня инока Марфа Ивановна» - жена Филарета Никитича Романова, мать михаила Федоровича, урожд. Ксения Ивановна Шестова, в монашестве Марфа. Была пострижена одновременно с мужем при Борисе Годунове (в июне 1601 года) и сослана в один из заонежских погостов. Когда при Лжедмитрии I Филарет был сделан митрополитом ростовским, Марфу вернули из ссылки, и она вместе с сыном Михаилом жила в Ипатьевском монастыре близ Костромы (см. прим. «а» к л. 213 об.).

Комментарий к л. 212 об. - 213 : «от освященного собору избравшее... и отпустиша их х Костроме». Посольство в Кострому к новоизбранному царю было составлено из наиболее влиятельных лиц. Среди духовенства палицын называет архиепископа рязанского Феодорита, архимандрита московского Чудова монастыря Авраамия, себя и архимандрита Иосифа из Московского Ново-Спасского монастыря. Из светских лиц упомянут только боярин Федор Иванович Шереметев. Посольство в Кострому выехало из Москвы 2 марта 1613 года.

Комментарий к л. 213: «со образом преблагословенныя владычица... юже написал Петр митрополит». Митрополит Петр (умер в 1326 году; см. прим. «а» к л. 27) написал несколько икон Богородицы: одна из них изображала «успение» и была написана еще в то время, когда Петр был игуменом Ратского монастыря; другая, по имени художника, называлась петровской, третья - копия с Владимирской иконы, которую привез во Владимир из Вышгорода князь Андрей Боголюбский. Все три иконы хранились в московском Успенском соборе. Палицын, по-видимому, имеет ввиду третью икону - копию Владимирской.

В то время, когда одержимы были люди всеми бедами в обители чудотворца, плакали все, рыдали и горестно сокрушались, долго терпящий нас, сотворивший все, не желающий смерти грешнику, но дающий время для покаяния и призывающий грешников к спасению дал находящимся в крепости в осаде хорошо отдохнуть от рук оскорбляющих. Ибо отступили литовские полки и русские изменники далеко от крепостных стен и впредь в своих жилищах и таборах пребывали. Рвы же свои и ямы, выкопанные ими близ крепости, оставили. Бывшие же в крепости военные люди и многие из народа всякий день из крепости выходили: то ради отдыха от великой тесноты, то за дровами и постирать одежду, иногда же на вылазку против польских и литовских людей и русских изменников. И из повседневных с ними сражений возвращались они здоровыми в обитель чудотворца; иногда же и победителями над ними оказывались, молитвами чудотворцев Сергия и Никона.

Когда же немного отдохнули они от великих бед, тогда забыли Спасающего их и не вспомнили пророка, говорящего: «Служите Господу со страхом и радуйтесь ему с трепетом». Дьявол же, уразумев бывшее на нас просвещение от лица Господня, понуждал нас тогда от славы Божией отпасть, и праздновать не духовно, но телесно, и торжествовать не в целомудрии, но в бесстрашии, чтобы тем самым возбудили мы у Владыки негодование на себя, наподобие того как Ноя, а также Лота, осквернил он пьянством, Давида и Соломона в блудодейство низвел, а людей израильских, сквозь Чермное море прошедших, из-за чрезмерной сытости и веселия под землю низвел; так же и здесь сотворил лукавый.

Ибо опоясывающиеся мечом на радостях часто заходили утешиться сладкими медами, от которых породились блудные беды. Всех возвращавшихся с повседневных вылазок после победы и после пролития крови вином утешали, а от этого все страсти телесные возрастали. На трапезе же братской иноки и простые люди воду пили и военных людей перестать молили. Но те этим пренебрегали. А еще и такое зло добавили - сребролюбие.

Тогда ведь все они, постоянно питаясь от дома чудотворца, брали хлебы по числу каждый для себя, кто на неделю, а некоторые каждый день, и отдавали их за серебро, а сами всегда в трапезной питались. Тяжело тогда было инокам, в монастырской хлебне работавшим: не могли они успеть удовлетворить потребность ратных и не имели ни сна ни покоя ни днем ни ночью, и всегда от жара печного и от дыма глаза у них слезились. Также и молоть было очень трудно. Людей-то множество, жерновов же мало, ибо не ожидали люди, что долго сидение продлится, и налегке сели в осаду. И двенадцать гривен за помол четверти давали, но мало было бравших. Ибо днем всегда из крепости выходили, ночью же на страже крепостной трезвились. И кого в плен брали из русских изменников и некоторые из поселян, а также из христианских жен и

оставшихся служилых работниц и прочие, - те им мельниками были, но в тяготах осадных и те быстро помирали.

Нечестно же бравших хлеб монастырский отец Иоасаф много о том молил: «Отстаньте, господа и братья, - говорил он, - от такой безрассудности и глупости и не берите сверх потребы своей. А взятое вами не расточайте попусту, но тщательно сохраняйте. Не знаем ведь, господа, на сколько протянется сидение наше в осаде. Да и какая вам польза истощить понапрасну житницы чудотворца?» И много об этом молил. Те же этим пренебрегали и наперекор говорили: «Большое ли дело, что берем лишнее? Если это позорно в ваших глазах, то перестанем брать. Но с противниками вы что хотите, то и делайте». И потому он замолчал, сказав: «Да видит это Сергий чудотворец!»

И потом является чудотворец Сергий, стоя об руку с Никоном, двум галицким казакам из даточных людей. И говорит им Никон чудотворец: «Вот пришел великий Сергий!»

И те видят чудотворца, поникшего лицом на посох, и говорит им Никон: «Возвестите всем, в осаде сидящим, что так говорят Сергий и Никон: „Что обманываете нас, неправедные, и зачем, лишнее взяв, продаете, чтобы сорить серебром и пьянствовать?

И что ругаете мучающихся у огня в пекарне? Или не понимаете того, что съедаете пот их и кровь? Следите за собой, потому что поруганы будете вашим чревом и от него все умрете лютою смертью”». Те галичане казаки всему воинству все это рассказали и с плачем умоляли всех. А все люди посмеялись над ними и наплевали на их слова. Они же с того дня и до отхода врагов в плаче и в унынии ходили.

Хлебом преизобильна была тогда обитель чудотворца. И хотя и кровью дрова покупали, но пьянствовать не переставали. Блуд и прочее зло умножались повсюду, увы, и потому в отчаяние многие впадали. Ибо в глубокий ров блуда впали все, начиная от простых людей вплоть до священствующих. Увы, о горе лютое, о напасть, и беда, и зло лютейшее! Труды без пользы, мучение без венца, ожидание несбывающееся! Терпение не до конца - ангелам слезы, Владыке гнев, врагам радость.

Обратимся же ныне, братья, к тонких бесовских уловок обличителю и услышим, что он говорит нам так: «Каким способом и образом нашего друга свяжем? Прежде чем свяжем, развязывается, и прежде суда мы с ним примиряемся и прежде утомления покоряемся. Как возненавидим того, кого естеством привыкли любить? Как освободимся от того, с кем навеки связались? Как упраздним с нами встающего? Как обратим в нетленное воспринятое нами тленное естество? Что хорошего скажем благому приемнику оправданий? Если свяжем воздержанием и осудим этого ближнего согрешающего, то ему же следом преданы будем и сами в тот же грех впадем. Если же осуждать перестанем, то его победим. Возвысившись сердцем, низводимы мы им с небес чистоты в ад страстей. И споспешник он нам и враг, и помощник и соперник, и друг и клеветник; угождение принимая, воюет, а истощаясь, ослабевает; будучи

оставляем в покое, бесчинствует, а будучи сокрушаем, не терпит; если опечалим его, бедствуем, и если пораним, не имеем с кем добродетели стяжать. От кого отвращаемся, того и любим». Что же это у нас такое таинственное? Почему мы сами себе враги и друзья? Послушаем же о том, как из-за невоздержания начали люди все нисходить в истление.

День ото дня мор начал распространяться в доме чудотворца. Благого же и неизменного Владыки благой верный раб неотступно заботился о вверившихся ему душах. Поляки же и литовцы с русскими изменниками, по обычаю своему построившись, ударили в стены обители святого. Шум раздался внезапно, и мужи вооруженные к противникам выходят, и из-за неожиданности приближения врагов руки у правоверных трясутся и лица у них изменились. Выходя же, они, не веря себе, видят перед собой быстро идущего от надвратной церкви святого чудотворца Сергия, святолепного, сединами украшенного старца, говорящего им: «Что трепещете? Если и никого из вас не останется, не предаст Бог это святое место и не прозвучит среди врагов „мы пленили обитель Пресвятой Троицы”. Мужайтесь, не ужасайтесь. Говорите в обители всем, что нечисто живущие в этом святом месте погибнут. Не нечистыми спасет Господь это место, но имени своего ради без оружия избавит!» И невидим стал.

И узнали люди самого чудотворца. Об этом его явлении всеми было услышано. Но кто избавит человека от смерти телесной и душевной? Сколько и сам Господь учил людей еврейских, но они не послушали и до конца погибли. Так и здесь было с неслушающими начальников этого святого места.

О МОРЕ СРЕДИ ЛЮДЕЙ

В ноябре с семнадцатого дня начался мор среди людей и тянулся до прихода Давида Жеребцова. Вид этой болезни, случающейся при тяжелых осадах, известен, - врачи называют ее цингой. Она бывает из-за тесноты и недостатков, особенно из-за плохой воды, по причине отсутствия целебных растений и корений, поедающих образующийся в утробах гной. Не имея целебных настоев, распухали они от ног до головы, и зубы у них выпадали, и смрад зловонный из уст их исходил, руки же и ноги скорчивались, сводимые жилами вовнутрь и наружу от гноящихся язв. А из-за того, что не имели они теплых омовений, тела их покрывались струпьями; не привыкший к нерастворению принятого желудок закрывался, и начинался непрестанный понос, доводивший до полного изнеможения и невозможности ни с места на место перейти, ни передвинуться. И согнивали тела их от извержения кала, и проедала их скверна даже до костей, и черви огромные ползали. И не было помощников у многих ни жажду утолить, ни алчущих накормить, ни к гнойным струпьям пластырь приложить, ни перевернуть на другой бок, ни червей смыть, ни отогнать надоедающих животных, ни наружу вывести прохладиться, ни приподнять, чтобы дать немного посидеть, ни уста

протереть, ни лицо, ни руки умыть, ни с глаз пыль стереть. А кто еще поднимал руки, те оскверняли уста и глаза грязью. И прежде смерти многие от ударов, от ветра и от всяких передвижений были посыпаны пылью, так что невозможно было узнать их по виду. Имевшие же серебро или другие вещи отдавали их, чтобы купить необходимую еду и питье. И сколько за покупаемое, столько и за услуги давали. И со слезами молили они, но всякий думал о себе, о прочих же не заботились. И если бы не израсходовали житниц дома чудотворца и погребов не опустошили, то все бы вымерли, второе лето в осаде сидя.

И было тогда не одно бедствие и несчастье: снаружи - меч, а внутри - смерть. И не знали, что делать: или мертвых погребать, или стены крепостные охранять; или с любимыми своими расставаться, или с врагами пополам рассекаться; или очи родителей целовать, или свои зеницы на протыкание предавать. И не имевшие кровной родни, те стен городских не покидали, но там смерти от противников ожидали, ибо один путь к смерти, говорили, отовсюду. И одним только утешались храбрым ратоборством с врагами, и друг друга на смерть поощряли, говоря: «Вот, господа и братья, не родные ли наши и друзья погребаются? Но и нам за ними туда же идти. И если не умрем ныне за правду и за истину, потом все равно умрем, но без пользы и не Бога ради».

Будучи всеми таковыми злыми бедами объяты, сперва по двадцать и по тридцать, а потом по пятьдесят и по сто человек умирали в один день. И умножалась смерть в людях, и друг от друга - от запаха - умирали. И великий храм Пресвятой Богородицы, во имя честного и славного ее Успения, каждый день мертвыми наполнялся. За могилы же сперва по рублю за выкапывание брали, а потом по два и по три, затем и по четыре и по пять давали, но не было уже кому ни брать, ни копать; и в одну могилу и яму погребали по десять и по двадцать человек, и дважды столько, и больше. И сорок дней стоял темный сумрак и злой смрад. А где выносили мертвых, там за ними сонмы плачущих ходили; погребали же мертвых с утра до вечера. И не было ни покоя, ни сна ни днем, ни ночью не только больным, но и здоровым. Ибо одни плакали над умирающими, другие над выносимыми, третьи над погребаемыми; и множество группами, кто где стоя, плакало. И от беспокойного сна как шальные все ходили.

И преставилось тогда братии старой в обители двести девяносто семь братьев, а новопостригшихся тогда - более пятисот. Чин священнический совсем изнемог от многих трудов с больными, умершими и умирающими. Глаза иереев отяжелели, и их с трудом поддерживали над немощными. И так все иереи скончались, и мало кто из священного чина - для возвещения только - остался. И воинский чин уже начал изнемогать, мало кто от смертного часа был избавлен. Много сирот, дев, вдовиц и

детей осталось, а с кем можно было всякое дело делать, те умерли. А от кого не было пользы, лишь хлеба едоки, остались, и те, выздоравливая, служили соблазном к великому греху.

И был тогда злой смрад - не только в кельях, но и по всему монастырю, и в служебных помещениях, и во святых церквах: где от немощных людей, а где и от умирающего скота; ибо всякое животное было без пригляда, и растерзывали одни других. И водосточные трубы, сделанные для дождя и грязи, костями животных даже доныне забиты. И более ста возов всякой одежды вывезли из обители и вывалили в ров. За воз же давали по полтора рубля, но мало было берущих из-за вшей, червей и из-за злого смрада. И все это вне обители, с трудом вывозя, сжигали.

Всего же у Живоначальной Троицы в осаде умерло старцев, и ратных людей было побито, и умерло от осадной немощи слуг и служебных людей, стрельцов, казаков, пушкарей, застенных бойцов, галичан, даточных людей и прислуги две тысячи сто двадцать пять человек, не считая женского пола, недорослей, маломощных и старых.

О ПОСЛАНИИ К ЦАРЮ ВАСИЛИЮ С МОЛЕНИЕМ

Воеводы же, видя столь сильный гнев Божий, обращенный на обитель чудотворца, не знали, что делать, потому что неотступно кругом враги стояли и нападали на крепость непрестанно, в обители же от множества воинских людей малое число осталось, и ниоткуда помощи они не ждали и перестали выходить из крепости против ратных в течение долгого времени. И по этой причине большая радость была у врагов, литовских людей и русских изменников, ибо они видели непрестанно погребаемых и слышали громкий плач в крепости по умирающим. Некоторые же, забираясь высоко на деревья, из Терентьевской рощи смотрели в крепость и радовались погибели христиан, веселились и рвались в бой; и, близко к крепостным стенам прискакивая, на бой они вызывали, поносными словами, как камнями, меча в находящихся в крепости. Внутри же крепости недоумевали, как тут быть.

И тогда, посоветовавшись с архимандритом Иоасафом и со старцами, они послали письма в царствующий город к келарю Авраамию. Старец же, увидав из писем положение в обители, ужаснулся, уразумел, что дело вскоре кончится недобрым, и все изложил царю, чтобы тот принял правильное решение; и постоянно молился, да не одолеют враги дома чудотворца. Скипетроносец же на словах давал, а на деле не осуществлял, потому что великая беда владела тогда царствующим городом.

Старец же, боясь, что скоро уже зло сотворится, все о совершенном оскудении людьми дома святого сообщал. Но самодержец и еще дни скорби и ожидания продлевал, к мольбам старца при входах и выходах не склоняясь; ибо под стенами царствующего города постоянно лилась кровь. Келарь же и братьев царских молил, но и от тех

никакой не было пользы. Он потом и патриарха и всю палату царскую подвиг, показывая им письма из обители, где говорилось, что через месяц времени от прискорбных тягот наступит крепости конец. Патриарх же со всем священным собором умолял царя, говоря ему: «Царь, если взята будет обитель преподобного, то и вся страна Российская до Океана-моря погибнет и окончательно Москве станет тесно». И царь с трудом на слезы келаря преклонился. И послал на помощь атамана Сухана Останкова, а с ним казаков шестьдесят человек да пороху двадцать пудов, а келарь Авраамий отпустил троицких слуг двадцать человек, Никифора Есипова с товарищами.

ОБ УТЕШЕНИИ ЯВЛЕНИЕМ ЧУДОТВОРЦА ИРИНАРХУ

Утешающий в скорбях великий чудотворец Сергий вновь явился пономарю Иринарху и сказал ему: «Скажи братии и всем страждущим в осаде: зачем унывают и ропщут на держащего скипетр? Я неотступно молю Христа Бога моего. А о людях не скорбите: людей к вам царь Василий пришлет».

И через немного дней посланные царем Василием прошли сквозь литовские полки - вышеназванный атаман Сухан с товарищами и со слугами троицкими, укрытые молитвами чудотворца, - и, не понеся никакого вреда от противников, здоровыми пришли в обитель чудотворца. Только четырех казаков его захватили. Лисовский повелел их казнить около стен Сергиева монастыря. Воеводы же, князь Григорий и Алексей, за тех четырех казаков повелели вывести литовских пленников и казнить на горе, где старая токарня, над оврагом, сорок два человека, а казаков - против табора Лисовского, у верхнего пруда на взгорке, девятнадцать человек. Из-за этого литовцы и казаки пришли убивать Лисовского, да избавил его от смерти Сапега.

Из-за этого злые ратоборцы острее навостряют оружие и злей у них разъяряются сердца; и ночь для них как день бывала, и друг друга они воспаляли и стерегли крепость столь внимательно, что никак проползти сквозь них было невозможно. И боязнь великая охватила их из-за прохода Сухана, и они стерегли, друг друга держась, чтобы никакого вестника ни из крепости, ни в крепость не пропустить. В осаде же печаль на печаль и скорбь на скорбь налагались, и братья все в обители, лица к земле преклонив, унынию поддавались, а болезни и смерть в городе люто хозяйничали. Порадовались они немного приходу слуг и казаков, но и те мало-помалу начали изнемогать и умирать. И малое число их осталось. И была в крепости скорбь великая, утешения же ниоткуда не находили, только и имели утешение - милость Божию и чудотворца молитвы.

О ЯВЛЕНИИ НИКОНА ЧУДОТВОРЦА

Когда еще гнев Божий не прекратился и многие были подвержены скорби и немощи, однажды ночью во сне является великий чудотворец Никон пономарю Иринарху, говоря так: «Поведай больным людям: в эту ночь выпадет снег, и желающие получить исцеление пусть натрутся тем нововыпавшим снегом. Скажи всем людям, что Никон это сказал». Иринарх же воспрянул в трепете и наутро поведал всем людям. И, как и сказал чудотворец Никон, выпал новый снег; и кто поверил в это и тем снегом натерся,

Из тех многие здоровье получили.

О НЕВЕДОМОМ ПЕНИИ В ЦЕРКВИ УСПЕНИЯ ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ

Однажды, когда стояла стража на церкви Сошествия Пресвятого Духа и спали по очереди, а один стоял на страже по обычаю и озирался вокруг, не обнаружится ли с какой-нибудь стороны внезапное нашествие на крепость врагов, и вот вдруг он слышит много голосов поющих, мужских и отроческих. Он посмотрел вокруг, чтобы понять, где поют, и разобрал, что поют в великом храме Пресвятой Богородицы, во имя честного и славного ее Успения. Тот сторож и прочих разбудил, чтобы самому не обмануться. Некоторые из них сказали, что это пение по умершим, ибо всегда храм был полон мертвых, отпеваемых. Говорили также, что никогда ночью с вечера не отпевают умерших. «Или утреннее пение началось? Но еще не приспело время утреннего пения». И говорили: «Разве что по какому-нибудь поводу собрались люди и молебен служат. Но не по чину молебнов звучат голоса и не так, как поют иноки или как мирские, но очень красиво, и множество поющих, и поют не умолкая и беспрестанно, и голоса громкие». Затем решили между собой: «Пойдем и узнаем получше». А когда они дошли до церковных дверей к храму Пресвятой Богородицы, голосов не стало. И, усомнившись, они быстро пошли к оставшимся на страже и снизу вверх крикнули стоящим на храме: «Оказывается, все мы обманулись: не слышно пения и никакого звука в церкви Успения Пресвятой Богородицы!» И внизу стоящие пришли в ужас, ибо звуки пения вновь им слышались. Те же с высоты говорят: «Что смущаете нас? Вот и сейчас - ни звуки ли это пения? И когда вы спустились от нас, голоса петь не переставали». Сошли и те с высоты и пошли на звук и пение слышали, а подойдя к церковным дверям, ничего не слышали. И, возвратившись, сказали: «Не зря это пение, братья!»

Когда же они отошли, опять слышали пение. И, пойдя, они сообщили об этом воеводе. И вскоре многие пришли и не слышали никакого ни пения, ни шума. И ужас охватил от этого многих. Затем по обычаю начали благовестить к утрени.

О ЗАСЫЛКЕ ПАНАМИ ТРУБАЧА ПАНА МАРТЬЯША

Видели враги, что не имеет успеха их коварный замысел, но рушится. Оттого многие, по многу раз с обманом приезжая и притворяясь друзьями, многократно говорили о том, что делалось и замышлялось. И истинно без лжи, так и бывало, как они говорили.

И немощные от пьянства просили опохмелиться. Троицкие же воины сообщали от этом архимандриту и воеводам, и по их повелению, получив от чашника из погреба мед, выходили к панам с питьем, чтобы чем-нибудь кого-нибудь из них уловить. Они же, выпив, отходили. Иногда же некоторые из них, принеся вино, просили за него меду. И такая дружба без беды не бывала, и те и другие люди обманывались: то кого-нибудь возьмут в плен, или убьют.

У окаянного Сапеги был трубач лютеранин, Мартьяш именем, очень верный, и вот тот, наученный Сапегой, был послан с похмельными к обители чудотворца просить меду опохмелиться. С помощью обычной уловки был схвачен и приведен в святую обитель готовый к этому враг, сам поддавшийся. Когда же его привели к воеводам, он повел, по научению Сапеги, добрые речи, приятные всем осажденным. И потому не был убит. И по мере прохождения дней все сбывалось по его речам. И впредь иное, что он ни скажет, все то сбывалось. О себе же он известил, что и грамоту польскую знает, и переводить написанное хорошо умеет. Из-за этого он понадобился воеводам. И зло поносил он взятых в плен и ругал свою веру как будто нелицемерно. Входя и выходя перед воеводой, он начал и на вылазки выходить; и, служа нелицемерно, бился крепко, и всеми почитаем был и любим. И, ходя с воеводами по стенам и по башням, он осматривал у пушек и пищалей прицелы, исправлял прицелы, и много бывало от него пакости литовским людям и русским изменникам; и часто он возражал воеводам и по его словам сбывалось. Если же когданибудь кто ослушивался его, беда случалась. Воевода же князь Григорий как родителя своего его почитал и в одном с ним доме спал. И в одежды светлые он был одет, и не было слышно о нем ни слова дурного, и многие из-за праведных дел его стыдились его. И обо всем, что нехорошо делалось в ратном промысле, он сообщал князю и, будто бы очень скорбя, лицемерил. И уже начал князь и ночью посылать его осматривать стражу, и никогда он не солгал воеводе ни в чем.

О НЕМОМ И ГЛУХОМ ПАНЕ, КАК ОН УЛИЧИЛ ТОГО МАРТЬЯША В ИЗМЕНЕ

За ним и другой пан предался, немой и глухой, его паны тоже Мартьяшем называли. Этот Мартьяш был очень яростным и сильным и послужил в доме Пресвятой Троицы как истинные христиане. Он был настолько знаменит среди поляков и изменников, что даже храбрые воины не смели на него наступать. Некоторые, пугая его именем, прогоняли нечестивых, и пеший конного не боялся. По причине же своей глухоты он вертелся в бою и озирался, чтобы не быть откуда-нибудь убитым. Во время приступов никто не был так быстр в метании камней, как этот немой; если же он бился с оружием, то жилы рук его так сводило, что он их едва разгибал и не мог в руке своей держать ничего. Удивительно было то, что, будучи нем и глух, он как будто знал о великом и богоносном отце нашем Сергии: ибо, приходя к дверям церкви Пресвятой Троицы и не

дерзая входить в святую церковь, он открывал одну половину двери против гроба чудотворца и, воздевая руки, без слов, но с сильным плачем, ударялся о вымостку перед церковью. Неизвестно, вследствие явления или, смерти избегая, он предался, или просто случайно - один Господь это знает. Этот немой Мартьяш вместо слов, руками водя, говорил и, как немой, показывал пальцами, какую имеет в виду вещь или работу делаемую, или человека, или животное, пальцами очерчивая. И был он около воевод, и все воеводы понимали его бессловесные указания.

Этим двум литвинам случилось быть на обеде у слуги Пимена Тененева, а после обеда начали играть в тонцы. Во время же той игры отскочил тот немой пан от Мартьяша и начал зубами скрежетать на него и плевать в него. А тот литвин, очами на него недобро посмотрев, быстро выскочил вон. Случившиеся там люди не поняли между

ними происшедшего. Немой же быстро побежал к князю Григорию Борисовичу, вбежал в слезах, упал не по обычаю перед ним и, жестикулируя руками, умолял взять того пана. Князь спросил, в чем тот виновен, и он, по кулаку кулаком бия, хватая руками стены кельи и указывая на церкви, на службы монастырские и на стены крепости, изображал, что все будет взметено на воздух и что воеводы - показывал - буду посечены, а все в обители будут сожжены. Это князь от него уразумел, и Мартьяша, спрятавшегося, поймали и с помощью многих мук и огня едва доведались следующего.

И поведал тот окаянный Мартьяш всю свою измену. Хотел ведь злодей у пушек забить запалы, а порох прижечь; и еще сказал, что по ночам он часто беседовал с приходящими под стену панами, одним словом знаки тем подавая и на стрелах грамоты им вниз посылая. А той ночью хотел окаянный впустить на стену немногих поляков и с ними причинить вред орудиям и пороху, а прочим указал срок быть готовым к приступу. Но всещедрый Господь Бог наш не нас ради, окаянных, но имени своего ради святого и за молитвы угодников своих Сергия и Никона от этого тайного замысла нас избавил. И все тогда воспели благодарственные песни всеобщему защитнику Господу Богу и его угодникам, чудотворцам Сергию и Никону.

А тот немой пан, не знаю почему, изменил, ушел в литовские полки; может быть, из-за того, что окружили его на нижнем огороде пешие русские изменники. Он увидел, что они убьют его, замычал и, шапкой махая, предался им. А они его ограбили, ибо на нем были одежды преждеупомянутого Мартьяша-трубача. И, несколько дней пребыв в станах литовских, он возвратился в дом чудотворца и смелей прежнего сражался за христиан против литовцев и русских изменников.

О СЛУГЕ АНАНИИ СЕЛЕВИНЕ

Расхрабрил тогда великий чудотворец Сергий бывшего в осаде слугу Ананию Селевина, уже когда в обители чудотворца храбрые и крепкие мужи одни от острия меча иноверных пали, а другие померли в крепости от цинги, о которой было сказано

прежде. Анания же тот был мужественным: шестнадцать знатных пленников привел он в осажденную крепость, и никто из сильных поляков и русских изменников не смел приближаться к нему, только ловили они случай убить его из ружей издалека. Все ведь знали его и, оставляя прочих, ополчились на него. И по коню его многие узнавали, ибо столь быстрым был тот конь, что из гущи литовских полков убегал, и не могли его догнать. Часто они вдвоем с вышеупомянутым немым выходили при вылазках на бой. Тот немой всегда с ним пешим на бой выходил, и роту вооруженных копьями поляков они двое с луками обращали вспять. Александр Лисовский, однажды увидев этого Ананию среди своих противников, пошел против него, стараясь его убить. Анания же быстро ударил коня своего и, выстрелив Лисовскому из лука в левый висок, с ухом его прострелил и поверг его наземь, а сам ускакал из гущи казачьих полков; ибо он хорошо стрелял из лука, а также из самопала.

Раз этот Анания, отбивая у поляков черных людей в кустарнике, был отторгнут двумя ротами от его дружины и, бегая, спасался. Немой скрылся среди пней и видел бедственное положение Анании; у него в руке был лук и большой колчан стрел; и он выскочил, как рысь, и, стреляя по литовцам, яростно бился. Литовцы обратились на немого, и тут же Анания вырвался к нему, и они стали рядом. И многих поранили они людей и коней и отошли невредимыми, лишь коня под Ананией ранили.

Поляки только и думали, как убить коня под Ананией, ибо знали, что живым его не взять. Когда Анания выходил на бой, то все по коню стреляли. Всего во многих вылазках конь его шесть раз был ранен, а на седьмой убит. И сделалось Анании хуже в боях. А потом Ананию ранили из пищали в ногу, в большой палец, и всю плюсну раздробили; и опухла вся его нога, но он еще хорошо воевал. А через семь дней в колено той же ноги он был ранен. Тогда этот крепкий муж возвратился назад. И отекла нога его до пояса, и через несколько дней он скончался в Господе.

О МОСКОВСКОМ СТРЕЛЬЦЕ НЕХОРОШКЕ И О НИКИФОРЕ ШИЛОВЕ

Однажды, когда Александр Лисовский со своим полком напал на вышедших на вылазку людей и пожирал их устами меча, как волк ягнят, в числе преследуемых был московский стрелец именем Нехорошко, а с ним клементьевский крестьянин Никифор Шилов. Увидев Лисовского, одетого в хороший доспех и держащего в руке копье, разгорелись оба сердцем, но страшились свирепства его. И, взглянув на храм Пресвятой Троицы, призывая на помощь великого Сергия чудотворца, они поскакали на своих меринах: Никифор Шилов убил под Лисовским коня, Нехорошко же ударил его копьем в бедро. Они были отняты у казаков троицким воинством и среди многих противников остались невредимыми по молитвам великого чудотворца Сергия. Тот Никифор Шилов и Нехорошко знаменитыми бойцами были, на многих вылазках они отличались, сражаясь крепко.

Доклад на Пленарном заседании Межрегионального научного форума
«Наследие святых равноапостольных Мефодия и Кирилла и современное богословское образование в России»

Уместно сразу оговориться: вопреки сложившейся трактовке означенное произведение вернее считать повествованием не об осаде, а именно об обороне монастыря сравнительно небольшим числом защитников (стрельцов, монахов, крестьян) от атак многотысячного войска во главе с польским гетманом Яном Сапегой. Действительно, опираясь на письменные и устные свидетельства, а также отчасти на собственные впечатления, Авраамий Палицын сообщает о разных эпизодах борьбы за монастырь. Но свои рассказы он объединяет в целое не на основе единства сюжета и действующих персонажей, а на основе единства темы и идейной задачи«известити» о заступничестве за обитель Пресвятой Богородицы, согласно обещанию, некогда данному Ею святому Сергию Радонежскому, а также о помощи Божией, ниспосылаемой монастырю во множестве чудотворений как по молитвам преподобных Сергия и Никона, так и через них лично.

Действительно, в период Смуты духовное значение Троицкого монастыря осознавалось в народе особенно ясно. Борьбу у его стен воспринимали как земное и надмирное столкновение добра и зла. И возможное падение обители, вероятно, должно было быть истолковано как исход Божественной благодати из Русской земли, — итог того, что и молитвы великого преподобного игумена оказались бессильными, и вековечное попечение Богоматери прекратилось, и Сам Господь, соответственно, явил безучастие к бедам православного народа. Поэтому, несомненно, религиозный смысл стояния за эту цитадель аскезы и молитвы в представлении многих московитов — и еe защитников, и сторонних наблюдателей — сопрягался с их конфессиональными и патриотическими интересами, с их усилиями оградить свою веру и своe отечество от бесцеремонного и безжалостного супостата.

Продемонстрировать данное тождество как раз и стремился Авраамий Палицын в своeм сочинении.

Подтверждением того, что Господь по-прежнему заботится о монастыре и всей России, являются в «Сказании» рассказы о чудесах вмешательства воли Божией в ход борьбы за обитель. В них автор стремился в деталях показать своим читателям, как небесная помощь ниспосылалась защитникам обители в самых трудных для них обстоятельствах. Явление таковой открывалось в видениях. Причeм видений удостоивались и защитники монастыря, и осаждавшие. Первым в видениях подавалось поддержка, вторым — устрашение.

«Видение» в данном случае термин условный, поскольку в соответствующих эпизодах главное внимание рассказчика обращено не к визионеру и его состоянию, а к личности, таинственно представшей перед ним, явившейся ему во сне или наяву. Так что вернее было бы пользоваться здесь термином «явление».

В качестве главного действующего лица в подобных визионерских эпизодах «Сказания о Троицкой осаде» обычно выступает преподобный Сергий Радонежский, реже его ученик преподобный Никон, святитель Серапион Новгородский и др. В пределах текста произведения — от введения, в котором Авраамий сообщает о своих литературных задачах, до заключения в виде «благодарственного» слова «о всех чудотворениях» , — великий основатель обители как таинственный соучастник боевых действий предстаeт многократно: трижды является пономарю Иринарху; дважды — архимандриту Иоасафу, а также (сначала явно, потом сновидно) войску казаков-изменников и казачьим атаманам одновременно; наконец по одному разу — гетману Сапеге с польско-литовскими начальниками, братии монастыря, двум галицким казакам из стана изменников, монастырскому оборонному гарнизону, и некоему больному насельнику обители (см. главы: « О явлении чюдотворца Сергиа и о приступe и о запалении пивного двора », «О явлении Сергиа чюдотворца архимариту Иасафу», «О Иванe Рязанцe», «О стрельбах по граду ноября в 8 день», «О умножении во граде беззакониа и неправды», «О утeшении чюдотворца явлением Илинарху», «О явлении чюдотворца Сергиа», «О том же свидeтельство» ). При этом образ святого очерчивается в произведении несколькими способами, если не принимать здесь во внимание единственного случая скупой констатации самого факта явления, без каких-либо деталей и атрибуций: «И тоя же нощи воснe явися преподобный чюдотворец Сергий атаманом и многим казаком» .

Самый распространeнный, традиционный и тривиальный приeм — это использование эпитетов, обычно устойчивых и потому лишeнных яркой смысловой или эмоциональной силы: «великаго чюдотворца Сергиа», «преподобнаго отца нашего Сергиа», «святаго и блаженнаго отца нашего Сергиа», «преподобный Сергий чюдотворец», «святый чюдотворец Сергий», «преподобнаго и великаго аввы Сергиа», «Сергий чюдотворец», «дивнаго же в чюдесeх преподобнаго и богоноснаго отца нашего Сергиа чюдотворца» . Собственно, это даже и не приeм, поскольку употребление подобных эпитетов не мотивировано стремлением автора выявить в личности великого святого какие-то отличительные, характеристические черты, это просто дань литературному этикету, а также обычаю официального именования подвижников Церкви, дань никак не связанная с идейно-художественной спецификой литературного творчества. К этим простым, однозначным определениям иногда примыкают содержательно более сложные, развeрнутые определения, в которых уже кроется метафорическое указание на отдельные духовные свойства личности преподобного, например, на его постоянную попечительную и утешительную заботу о духовных чадах: «благаго же и неизмeннаго Владыки благий вeрный раб неотступно о душах промышляя, давшихся ему» или «утeшаяй в скорбeх великий чюдотворец Сергий» . Особенно важны в этом ряду эпитеты, квалифицирующие степень святости и чудодейственности преподобного Сергия: «освященный верше» и «поновившему чюдеса Еуфимиа Великого и Феодосиа» .

Вкупе с эпитетами (структурно и семантически простыми и развернытыми) Авраамий применяет способ словесной характеристики внешности или действий преподобного Сергия: «И видe (пономарь Иринарх — В. К.)святаго ходяща по граду и по службам, кропяща святою водою монастырская строениа»; «видит (архимандрит Иоасаф Сергия. — В. К.) …стояща против чюдотворнаго образа Святыя Живоначальныя Троица и руцe свои горe воздeвша и молящяся со слезами Святeй Троицe»; «Видeшя бо (Иван Рязанец. — В. К.) около града по поясу ходящих дву старцов, брады сeды, свeтозарны образом, яко быти им по образу ипо подобию великим чюдотворцом Сергию и Никону. Един же (т. е. Сергий. — В. К.) в руцe имeяше кадильницу злату, а над кадильницею животворящий крест и кадяще обитель свою и огражаше честным и животворящим крестом стeны града…от лица же его неизреченный свeт сиаше, яко огнь паля»; «видешя (старцы монастыря — В. К.) Святого Сергиа чюдотворца, ходяща по монастырю и будяща братию»; «зрят (двое галицких казаков. — В. К.) чюдотворца, на посох поникша лицем»; «зрят (защитники монастыря. — В. К.)противу себе борзо шествующа, иже на вратeх от церкви святаго чюдотворца Сергиа, старца святолeпна и сeдинами совершена»; «позна (болящий инок. — В. К.) чюдотворца по образу написанному на иконe» .

Все эти описания создают образ таинственно и неусыпно пребывающего в монастыре его небесного покровителя, своим участливым сопереживанием и молитвенным деланием ограждающего обитель и побуждающего братию на стояние против врага. В них, описаниях, ощущается духовная эмоция, сопряжeнная с твeрдым упованием на действенное заступничество со стороны святого основателя обители. Это, если угодно, иконологические знаки, адресованные своей зримостью прямо читателю «Сказания».

Однако наиболее функциональными и изобразительными в плане формирования в сознании читателя представления о личности преподобного Сергия как мистического участника битвы за монастырь являются его речи, с которыми он, по воле Авраамия Палицына, обращается к визионерам в большинстве соответствующих эпизодов. Святой, например, то предупреждает и вселяет надежду: «Скажи, брате, воеводам и ратным людем; се к пивному двору приступ будет зeло тяжек, они же бы не ослабeвали, но с надежею дерзали» (первое обращение к пономарю Иринарху); то побуждает к молитве, поучает и опять-таки обнадeживает:«Брате, востани, се время пeнию и молитвe час! Бдите и молитеся, да не внидете в напасть. Господь всесильный многих своих ради щедрот помилова вас и прочее время подаст вам, да в покаянии поживете» (первое обращение к архимандриту Иоасафу); то клеймит, вопрошает с упрeком и говорит о тщете завоевательских усилий: «О злодeи законопреступницы! Почто стекостеся разорити дом пресвятыя Троица, и в ней Божиа церкви осквернити, и иночествующых и всeх православных христиан погубити? Не даст вам жезла на жребий свой Господь!» (речь к казачьим изменническим войскам); то жeстко устрашает и угрожает: «Мольбу на вас злодeев сотворю Вышнему Царю, и вовeки осуждени будете мучитися в геонских муках» (речь к гетману Сапеге и польско-литовским начальникам); то побуждает, ободряет, советует: «Востани, не скорби, но в радости молитвы приноси, предстоит бо и молится Богу о обители и о вас Святая Пречистая Богородица и Приснодeвая Мариа со аггельскими лики и со всeми святыми» (второе обращение к архимандриту Иоасафу); то успокаивает и воодушевляет: «Что трепещете? Аще и никто же от вас не останется, не имать предати Бог святаго мeста сего, и не будет услышано во вразeх, яко “пленихом обитель Пресвятыя Троица”. Мужайтеся, не ужасайтеся! Рцeте же друг другу вси, яко нечисто живущеи во святем мeсте сем погибнут. Не нечистыми Господь спасет мeсто сие, но имени своего ради без оружиа избавит!» (речь к обороняющим монастырь); то заверяет и ободряет: «Рцы братии и всeм страждущим во осадe: почто унывают и ропщут на держащих скипетр? Аз неотступно молю Христа Бога моего. А о людeх не скорбите, людей к вам царь Василий пришлет» (вторая речь к пономарю Иринарху); то утешает, помогает и наставляет: «Рцы братии и всeм ратным людем: почто скорбят, что вeсти послати к Москвe нельзя? Аз послах от себе к Москвe в дом Пречистые Богородици и к Московским чюдотворцем всeм молебное торжество совершити трех учеников своих: Михeа, да Варфоломeа, да Наума, в третьем часу нощи. И воры и Литва видeшя их. И почто слуга не возвeстил, еже слыша от врагов, что видeша их? К монастырю бо пришедше о том сказашя сами. Вы же шедше из града глаголите врагом: “Видeсте вы старцов, почто не изымасте их? Се будет от них на вас побeда, да и на Москвe всему граду будет вeдомо о них”» (третья речь к пономарю Иринарху).

В рассмотренных случаях, как видно, преподобный Радонежский чудотворец своей волей, поступками и словами прямо воздействует на реальные обстоятельства и события. Он ведeт себя при этом как знающий, заботливый, строгий, предусмотрительный, требовательный хозяин и защитник. Потому его речи стилистически просты, а по содержанию предельно конкретны и деловиты, в них совсем нет словесных прикрас, отвлечeнности и притчивости, нет ни намeка на какой-то сокровенный духовный смысл.

Особенно показателен в этом отношении рассказ о явлении святого некоему болящему насельнику Троицкого монастыря. Явление произошло сразу после того, как преподобный Сергий чудесным образом отправил своих учеников Михея, Варфоломея и Наума доставить в голодающую Москву хлеб из монастырских запасов. И они, будучи замечены осаждающими, тем не менее невредимо, как и подобает таинственным персонажам, миновали польско-литовскую стражу и выполнили данное им поручение. О чуде пошли разговоры, кто-то верил, кто-то нет. И вот однажды один немощный престарелый инок «лежа на постели» в монастырской больнице, тоже засомневался. «Сиа же ему мыслящу, обратися к стeнe и се слышит больницу ту оттворшуся и топот ног идущу. Он же не обратися позрeти, занеже мног вход и исход больным тогда в келии той; и мнози бeднии от мирских чади ту же живуще. И слышит старец той кличюща его: “Обратися сeмо, да скажу ти нeчто!” Старец же не обратися к нему и рече: “Скажи, брате, что есть; не могу убо превратитися; вeси и сам, яко болен есмь”. Той же паки рече к нему: “Обратися! Что ленишися?” Старец же отрече: “Не хощу вредитися, повeдай просто”. Мняше бо старец, яко тоя же келии нeкто се глаголет ему; тeм же и не хотяше зрeти на нь. И премолчав предстояй начат поносити ему глаголя: “Что безумствуеши, старче? что непокорив еси? се ли иночество ти? или нeсть у Бога милости, еже подати здравие немощи твоей?” Старец же о поношении размышляше и в себe мысля: “Кто напрасньствует ми, кого же аз оскорбих?” И восхотe обратитися, и всею силою двигся, и се на ногу своею здрав ста. И позна чюдотворца по образу написанному на иконe. Глагола же ему великий чюдотворец Сергий: “Что сумнишися? Истинно послах учеников своих”. И старец, прост сый, и рече: “И на чем послал еси, государь нашь?” Преподобный же отвeща: “Их же конюшей Афонасей Ощeрин скудости ради корма трех слeпых мeринов в надолобы изгна внe монастыря, на тeх послах. Повeждь же всeм о сем: не толико ми гнусно смрад блуда согрeшающих мирян, елико же инок небрегущих своего обeщаниа. И под стeнами града обители моея всeх врагов пришедших потреблю, нечисто же во обители сей и двоемыслено живущих погублю и со осквернившимися управлю”. И се рек невидим бысть. Старец же разуме себе здрав и страхом многим одержим, и плакася до утрени о пререкании ко святому» .

Данный рассказ об исцелении и вразумлении воспроизводит внешне совершенно обыденную бытовую сцену, ход которой развивается на основе абсурдности, нелепости положения: немощный инок отказывается смотреть на своего собеседника, принимая его за подобного себе и не желая причинить себе неудобство; тот настойчиво требует от него обернуться и укаряет его в непослушании; больной всe-таки оборачивается, но не по благоговению перед своим ви-за-ви, а по гордости, обидевшись на якобы несправедливые слова; и тогда получает исцеление, но не по молитве и глубокой вере, а просто так, будто сюрприз, будто вдруг нашeл то, чего не искал; и поняв, ктó перед ним стоит, старец совсем не удивляется, более того, даже говорит со своим гостем как-то по-свойски, чуть ли не запанибрата; да и цель явившего себя в такой обстановке преподобного, оказывается простейшей, — разъяснить, кáк именно отправил он в Москву своих учеников, насколько ему противна монашеская неверность иноческим обетам и что с нечестивыми и льстивыми насельниками он поступит так же, как с врагами монастыря. Осуществив своe намерение, святой исчезает; исцелeнный же монах вместо религиозного воодушевления и славословий всю ночь с плачем раскаивается в собственной строптивости.

Как можно видеть, и все другие рассказы о явлениях преподобного Сергия, помещeнные Авраамием в «Сказании о Троицкой осаде» в общем построены так же, то есть — как сообщения об обычных и привычных фактах бытия, которые к тому же, мало связаны с религиозными переживаниями, хотя и имеют в виду божественное вмешательство в дела людские. Для героев и свидетелей этих эпизодов характерны простой облик, простая поступь, простые речи. Правильность такого вывода демонстрирует, например, глава «О явлении чудотворца Сергиа Польским и Литовским людем» , читающаяся в «Истории» уже за пределами «Сказания», но сюжетно связанная с событиями обороны монастыря. Здесь воспроизводится свидетельство некоего дворянина Семена Языкова о суеверном восхищении поляков, стоявших в осаде под монастырскими стенами, силой обороняющихся людей. Подтверждая своe мнение, поляки будто бы сообщили ему, что однажды видели, как«един мних ухватил нашу полуторную пищаль (замечу, что такая пушка — обычно медная, в полторы сажени длиной, то есть около двух метров — могла быть очень тяжелой — В. К.) и на раму свое возложил, в мур (стену — В. К.) у нас унесе. И се видeвше мы и с нами панове вельми дивишяся и страхом одержими бышя. Многа же и ина видeния видeхом и разумeхом, яко мнихом поспeшествует сила Божиа» . По убеждению Авраамия, в данном свидетельстве речь шла именно о Сергии Радонежском. Но в таком случае теперь преподобный оказывается представленным читателям «Истории» чуть ли не как былинный герой, который только одной своей силой и удалостью наводит ужас на врагов. Уместно заметить, что при этом он остаeтся и рачительным хозяином, ибо прибирает же к рукам нужное монастырю польское оружие.

Кстати, рассмотренные выше рассказы о явлениях Радонежского чудотворца в плане стилистики и поэтики более близки к народной повествовательной традиции, характерной, в частности, для бытовых сказок, и в этом отношении плохо согласуются с церковно-агиографическим нарративом, обычно свойственным литературе видений. Достаточно сравнить их, например, с визионерскими текстами, появившимися тогда же, в Смутное время, — с «Видением некоему мужу духовному», с «Повестью о видении иноку Варлааму в Великом Новгороде», с «Повестью о чудесном видении в Нижнем Новгороде», с «Повестью о видении во Владимире в 1611 году», с «Видениями Евфимия Чакольского 1611-1614 гг.». Все названные произведения отличаются сугубо церковной повествовательной природой и описывают события, происшедшие в контексте сугубо религиозных переживаний с молитвой и благоговением перед лицом Божественного откровения. Любопытно, что и в самой «Истории в память предыдущим родом», вне границ «Сказания об осаде Троицкого монастыря», содержатся подобные построения. Таковы главы: «О явлении чудотворца на Москве с хлебы», «О явлении Сергиа чудотворца на Москве во осаде Галасунскому архиепископу Арсению» и «Чудо преподобнаго и богоноснаго отца нашего Сергия чудотворца о исцелевшем немом». Вот, например, как повествуется о явлении великого русского святого архиепископу Арсению Элассонскому, греку, который остался на Руси после учреждения патриаршества и какое-то время исполнял обязанности хранителя царских гробниц в Архангельском соборе Кремля: «Тогда убо Галасунскому архиепископу Арсению бывшу во осадe в Кремлe со окаанными Поляки и с Нeмцы и всeми потребами обнищавшу, — весь бо дом его Поляки и Нeмцы разграбиша и вся имeниа его и запасы поимашя, — архиепископу же, гладом помирающу и уже живота отчаавшуся и отходную ему проговорившу, лежащу же ему в келии со единем старцом, келейником своим, является ему великий в чюдесeх Сергие; пришед х келии тихо, молитву сотворь. Архиепископ же от зельныя немощи едва отвeща: “Аминь”. И абие входит в келию его преподобный Сергий, и свeт велий в келии возсиа, и глагола ему святый: “Арсение! Се убо Господь Бог, молитв ради Всенепорочныя Владычица Богородица и великих ради святителей Петра и Алексeя и Ионы и всeх святых, — да и аз грeшный с ними же ходатай бых, — заутра град Китай предает в руцe христианом и врагов ваших вскорe всeх низложит и из града извергнет”. Архиепископ же Арсений, очи свои возвед, и ясно видит близ одра его стояща великого чюдотворца Сергиа; и познав его и едва въстав на ногу свою, поклонися ему. Он же невидим бысть от очию его. И свeт он великий, явльшийся в келии его, разыдеся. Архиепископ же, в себe быв, ощути себе от болeзни здрава и благодарив Бога до утриа».

Самое поверхностное сравнение данного рассказа с рассказом о явлении Сергия Радонежского в больнице, рассмотренным выше, обнаруживает их полярное различие. Теперь уже реализуется модус традиционного агиографического повествования: преподобный предстаeт перед визионером с молитвой, в ореоле света и предрекая; визионер же благоговейно поклоняется ему и, получив исцеление, молитвенно благодарит его. Иное качество имеет также и сама словесная ткань рассказа. Действительно, во всех подобных эпизодах в «Истории в память предыдущим родом» последовательно используется церковнославянская, а не разговорная, лексика, усложнeнный синтаксис и патетически напряжeнная, а не обыденная, интонация. Соответственно, и поведение героев меняется: визионеры пребывают в состоянии молитвы, религиозного воодушевления и благоговения, святой же Сергий излучает сияние, насыщает, предсказывает, исцеляет; одни припадáют к чаше Божественной милости и спасения, другой еe подаeт. Да и сам автор — Авраамий Палицын — по этому поводу воспаряется в молитвенном восторге, восхваляет и проповедует «о величии Божии, како прослави и нынe прославляет угодника своего великого в чюдесех» . Но при этом цель писателя остаeтся неизменной: как в сакраментальных эпизодах — средствами книжно-панегирической риторики, так и в будничных — с использованием средств сказовой, разговорной стилистики, Авраамий всегда стремится показать, что преподобный Сергий Радонежский — истинный народный святой, неотступный защитник своей обители и всей Русской земли и что «на всяком бо мeсте в бeдах или в скорбeх или в юзах в плeне же, и в изгнаниих, и в кровопролитиих, и во всяких нужных тeснотах и печалех и иже призовет с вeрою в помощь великого сего отца, той убо посрамлен никако же исходит и чаяния своего не погрeшит. Овогда же и преже прошениа святый в печалeх предваряет и неищущим его скор помощник обрeтается. Той убо друг присный Матери Слова Божиа, не считая тогда и нынe всeх нас питает» .

Итак, формируя у читателя представление о преподобном Сергии Радонежском, Авраамий Палицын использует комплекс как семантически простых, так и метафорических эпитетов, влагает в его уста различные в идейно-стилистическом отношении речи, описывает его внешность и поступки и, наконец, характеризует разное восприятие его личности разными участниками борьбы за монастырь. Всe это позволило писателю создать объeмный образ святого, показать его, если позволительно так выразиться, в динамике стереоиллюзии и стереофонии. А последнее особенно важно, ибо наглядно свидетельствует о начавшемся в русской литературе отходе от средневековой традиции плоскостной, одномерной и аперспективной изобразительности.

Выдающимся историческим произведением, ярко отразившим события эпохи, является «Сказание» келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына, написанное в 1609-1620 гг. Умный, хитрый и довольно беспринципный делец Авраамий Палицын находился в близких отношениях с Василием Шуйским, тайно сносился с Сигизмундом III, добиваясь у польского короля льгот для монастыря. Создавая «Сказание», он стремился реабилитировать себя и старался подчеркнуть свои заслуги в борьбе с иноземными захватчиками и избрании на престол царя Михаила Федоровича Романова. «Сказание» состоит из ряда самостоятельных произведений: I. Небольшой исторический очерк, обозревающий события от смерти Грозного до воцарения Шуйского. Причины «смуты» Палицын видит в незаконном похищении царского престола Годуновым и в его политике (гл. 1-6). II. Подробное описание 16-месячной осады Троице-Сергиева монастыря войсками Сапеги и Лисовского. Эта центральная часть «Сказания» создана Авраамием путем обработки записок участников обороны монастырской крепости (гл. 7-52). III. Повествование о последних месяцах правления Шуйского, разорении Москвы поляками, ее освобождении, избрании на престол Михаила Романова и заключении перемирия с Польшей (гл. 53-76). Таким образом, в «Сказании» дается изложение исторических событий с 1584 по 1618 г. Они освещаются с традиционных провиденциалистских позиций: причины бед, «еже содеяся во всей Росии - праведное гневобыстрое наказание от бога за вся та сотвореннаа от нас злаа»: победы, одержанные русским народом над иноземными захватчиками,- результат благодеяния и милосердия Богоматери и заступничества святых Сергия и Никона. Религиозно-дидактические рассуждения даны в традиционной риторической форме поучений, подкрепляемых ссылками на текст «писания», а также обильными религиозно-фантастическими картинами всевозможных «чудес», «явлений», «видений», которые, по мнению автора, являются бесспорным доказательством особого покровительства небесных сил Троице-Сергиеву монастырю и Русской земле. Ценность «Сказания» составляет его фактический материал, связанный с изображением героических ратных подвигов крестьян монастырских сел, монастырских слуг, когда «и нератницы охрабришася, и невежды, и никогда же обычай ратных видевшей и ти убо исполинскою крепостию препоясашася». Авраамий сообщает имена и подвиги многих народных героев. Таков, например, крестьянин села Молоково - Суета, «велик возрастом и силен вельми, подсмеиваем же всегда неумений ради в боех». Он останавливает обратившихся в бегство воинов, бесстрашно с бердышем в руке сечет «на обе страны врагов» и удерживает полк Лисовского, говоря: «Се умру днесь или славу получю от всех». «Скоро же скакаше, яко рысь, Суета многых тогда вооруженных и во броняхуязви». Слуга Пиман Тенеев «устрели» «из лука в лице» «свирепого» Александра Лисовского, который «свалися с коня своего». Слуга Михайло Павлов поймал и убил воеводу Юрия Горского. Авраамий неоднократно подчеркивает, что монастырь был спасен от супостатов «молодшими людьми», а «умножение во граде» (монастыре.- В. К.) «беззакония и неправды» связано с людьми «воинственного чина». Резко осуждается в «Сказании» злопредательство монастырского казначея Иосифа Девочкина и покровителя его «лукавству» воеводы Алексея Голохвастова, а также измена «сынов боярских». Авраамий отнюдь не питает симпатий к «рабам» и холопам, которые «убо господие хотяще быти, и неволнии к свободе прескачюще». Он резко осуждает восставших крестьян и «начальствующих злодеем» холопов Петрушку и Ивана Болотникова. Однако, ревностный защитник незыблемости основ феодального строя, Авраамий вынужден признать решающую роль народа в борьбе с интервентами: «Вся же Росия царъствующему граду способствующе, понеже обща беда всем прииде». Одной из особенностей «Сказания» является изображение быта осажденного монастыря: страшная теснота, когда люди расхищают «всякая древесна и камение на создание кущь», «и жены чада рождаху пред всеми человеки»; из-за тесноты, нехватки топлива, ради «измытиа порт» люди вынуждены периодически выходить из крепости; описание вспыхнувшей эпидемии цинги и др. «Не подобает убо на истину лгати, но с великим опасением подобает истину соблюдати»,- пишет Авраамий. И это соблюдение истины составляет характерную особенность центральной части «Сказания». И хотя в понятие истины у Авраамия входит и описание религиозно-фантастических картин, они не могут заслонить главного - народного героизма. Излагая «вся по ряду», Авраамий старается «документировать» свой материал: точно указывает даты событий, имена их участников, вводит «грамоты» и «отписки», т. е. чисто деловые документы. В целом же «Сказание» - эпическое произведение, но в нем использованы драматические и лирические элементы. В ряде случаев Авраамий прибегает к манере ритмического сказа, включая в повествование рифмованную речь. Например: И мнозем руце от брани престаху; всегда о дровех бои злы бываху. Исходяще бо за обитель дров ради добытиа, и во град возвращахуся не бес кровопролитиа. И купивше кровию сметие и хворастие, и тем строяще повседневное ястие; к мученическим подвигом зелне себе возбуждающе, и друг друга сим спосуждающе. Большое внимание в «Сказании» уделяется изображению поступков и помыслов как защитников монастырской крепости, так и врагов и изменников. Опираясь на традиции «Казанского летописца», «Повести о взятии Царьграда», Авраамий Палицын создает оригинальное историческое произведение, в котором сделан значительный шаг по пути признания народа активным участником исторических событий. «Летописная книга», приписываемая Катыреву-Ростовскому. Событиям первой Крестьянской войны и борьбе русского народа с польско-шведской интервенцией посвящена «Летописная книга», приписываемая большинством исследователей Катыреву-Ростовскому. Она была создана в 1626 г. и отразила официально-правительственную точку зрения на недавнее прошлое. Цель «Летописной книги» - укрепить авторитет новой правящей династии Романовых. «Летописная книга» представляет собой связное прагматическое повествование от последних лет царствования Грозного до избрания на престол Михаила Романова. Автор стремится дать эпически спокойное «объективное» повествование. «Летописная книга» лишена той публицистической остроты, которая была свойственна произведениям, появившимся в разгар событий. В ней почти отсутствует и религиозная дидактика; повествование носит чисто светский характер. В отличие от «Сказания» Авраамия Палицына, «Летописная книга» на первый план выдвигает личности правителей, «начальников воинства», патриарха Гермогена и стремится дать им более глубокие психологические характеристики, отметить не только положительные, но и отрицательные черты характеров ряда исторических деятелей. Автор опирался на Хронограф редакции 1617 г., где в повествовании о событиях конца XVI - начала XVII в. внимание было обращено на внутренние противоречия человеческого характера, ибо «никто от земнородных» не может остаться «беспорочен в житии своем», потому что «ум человечь погрешителен есть и доброго нрава злыми совратен». В «Летописной книге» помещен специальный раздел «Написание вкратце о царех московских, образех их о возрасте и о нравех», где даются словесные портреты исторических деятелей, характеристика их противоречивых нравственных качеств. Интересен словесный портрет Ивана IV, который совпадает с его известным изображением - парсуной, хранящейся в Копенгагенском национальном музее: «Царь Иван образом нелепым, очи имея серы, нос протягновен и покляп; возрастом велик бяше, сухо тело имея, плещи имея высоки, груди широкы, мышцы толсты». За словесным портретом следует описание противоречий характера Грозного и связанных с ними его поступков: «...муж чюднаго разсуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело, ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен. На рабы своя, от бога данныя ему, жестосерд велми и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим; множество народу от мала и до велика при царстве своем погуби, и многия грады своя поплени, и многия святителския чины заточи и смертию немилостивою погуби, и иная многая содея над рабы своими, жен и девиц блудом оскверни. Той же царь Иван многая благая сотвори, воинство велми любяше и требующая ими от сокровища своего неоскудно подаваше». «Летописная книга» отходит от традиции одностороннего изображения человека. Она отмечает даже положительные стороны характера «Ростриги» - Лжедмитрия I: он остроумен, «в научении книжном доволен», смел и храбр и только «препростое обличив», отсутствие «царсково достояния», «помраченность» тела свидетельствует о его самозванстве. Характерной особенностью «Летописной книги» является стремление ее автора ввести в историческое повествование пейзажные зарисовки, которые служат контрастирующим либо гармонирующим фоном происходящим событиям. Эмоционально окрашенный пейзаж, посвященный прославлению «красновидной годины» пробуждающейся жизни, резко контрастирует с жестокой бранью войск «хищного волка» Лжедмитрия и воинства московского. Если сравним этот пейзаж со «Словом на антипасху» Кирилла Туровского, то сразу увидим те существенные изменения в методе изображения действительности, которые произошли в литературе первой четверти XVII столетия. На первый взгляд, С. Шаховский пользуется теми же образами, что и Кирилл: «зима», «солнце», «весна», «ветер», «ратай», но отношение к этим образам у писателей различное. Для Кирилла - это лишь символы греха, Христа, веры христианской, «ратая слова». Автор «Летописной книги» не дает символического толкования этим образам, а использует их в прямом, «земном» значении. Для него они являются только средством художественной оценки происходящих событий. Эта оценка дается также и в непосредственных авторских лирических отступлениях, которые лишены христианского дидактизма, в них нет ссылок на авторитет «писания». Все это придает стилю «Летописной книги» «оригинальный, красивый эпический склад», способствующий ее популярности. Более того, желая красиво завершить повествование, автор в конце произведения помещает «вирши» (30 рифмованных строк): Начало виршем, Мятежным вещем, Их же разумно прочитаем И слагателя книги сей потом уразумеваем... Этими досиллабическими виршами автор стремится заявить о своей писательской индивидуальности: он «сам сие существенно видел», а иные «вещи» «от изящных бесприкладно слышал», «елико чего изыскал, толика сего и написал». О себе же он сообщает, что принадлежит к ростовскому роду и является сыном «предиреченнаго князя Михаила». Произведения периода борьбы русского народа с польско-шведской интервенцией и Крестьянской войны под руководством Болотникова, продолжая развивать традиции исторической повествовательной литературы XVI в., отразили рост национального самосознания. Это проявилось в изменении взгляда на исторический процесс: ход истории определяется не божьим изволением, а деятельностью людей. Повести начала XVII в. уже не могут не говорить о народе, об его участии в борьбе за национальную независимость своей родины, об ответственности «всей земли» за свершившееся. Это в свою очередь определило повышенный интерес к человеческой личности. Впервые появляется стремление изобразить внутренние противоречия характера и вскрыть те причины, которыми эти противоречия порождены. Прямолинейные характеристики человека литературы XVI в. начинают заменяться более глубоким изображением противоречивых свойств человеческой души. При этом, как указывает Д. С. Лихачев, характеры исторических лиц в произведениях начала XVII в. показаны на фоне народных толков о них. Деятельность человека дается в исторической перспективе и впервые начинает оцениваться в его «социальной функции». События 1604-1613 гг. вызвали ряд существенных изменений в общественном сознании. Изменилось отношение к царю как к божьему избраннику, получившему свою власть от прародителей, от Августа-кесаря. Практика жизни убеждала, что царь избирается «земством» и несет моральную ответственность перед своей страной, перед подданными за их судьбы. Поэтому поступки царя, его поведение подсудны не Божескому, а человеческому суду, суду общества. Событиями 1604-1613 г. был нанесен сокрушительный удар религиозной идеологии, безраздельному господству церкви во всех сферах жизни: не Бог, а человек творит свою судьбу, не Божья воля, а деятельность людей определяет исторические судьбы страны. Усилилась роль торгово-ремесленного посадского населения в общественной, политической и культурной жизни. Этому способствовало и образование в середине XVII в. «единого всероссийского рынка», в результате чего политическое объединение было закреплено экономическим объединением всех русских земель. Появляется новый демо-кратический писатель и читатель. Усиление роли посада в культурной жизни влечет за собой демократизацию литературы, ее постепенное освобождение от провиденциализма, символизма и этикетности - ведущих принципов художественного метода русской средневековой литературы. Цельность этого метода уже начинает разрушаться в литературе XVI в., а в XVII в. условно-символическое отображение действительности вытесняется «живством». Начало этого процесса связано с широким проникновением в книжный риторический стиль Деловой канцелярской письменности, с одной стороны, и устного народного творчества - с другой. Все это свидетельствует об усилении процесса «обмирщения» культуры и литературы, т. е. ее постепенном освобождении от опеки церкви, религиозной идеологии.

«И разделишася на двое вси чело вецы…»

Часть 1. Авраамий Палицын – сказание в назидание потомкам

В 16-17 вв. на Руси распространяются литературные произведения, утверждавшие культурно-мировоззренческое русское своеобразие, выраженное в осознании своей православной идентичности . В одном из самых древних поэтических народных произведений, «Стихе о Голубиной Книге», так описанадревнехристианская природа русского государства:

«Голубиная книга», Николай Рерих,

1922 г.

Возговорит премудрый царь, Премудрый царь Давыд Евсеевич:

«Ой ты, гой еси, Володимир-князь, Володимир-князь Володимирович!

Не могу я прочесть книгу Божию. Уж мне честь книгу – не прочесть Божью:

Эта книга не малая, …. Великая книга Голубиная!

Я по старой по своей по памяти расскажу вам, как по грамоте:

У нас белый вольный свет зачался от суда Божия

Солнце красное от лица Божьего, Самого Христа, Царя Небесного;…

Ночи темные от дум Господних, зори утренни от очей Господних,

Ветры буйные от Свята Духа, дробен дождик от слез Христа,

Самого Христа, Царя Небесного. У нас ум-разум самого Христа,

Наши помыслы от облац небесныих, У нас мир-народ от Адамия,

Кости крепкие от камени, телеса наши от сырой земли,

Кровь-руда наша от черна моря…

Стих сложился, по мнению большинства исследователей, еще в эпоху Киевской Руси, но замечания о «Белом царе » скорее всего были внесены в него в 16 веке.

…Он принял царь веру хрещенную,

Хрещенную православную,

Он и верует единой Троице.

ТАКОВ БЫЛ ОБРАЗ ИДЕАЛЬНОГО ПРАВИТЕЛЯ РУСИ И ИДЕАЛЬНОГО ПРАВОСЛАВНОГО НАРОДА, СОЗДАННЫЙ ДРЕВНЕРУССКИМ ПОЭТИЧЕСКИМ ВООБРАЖЕНИЕМ...

* * * * * * * *

Православная Русь с ее огромными богатствами, обширными землями, терпеливым народом была объектом хищнической зависти со стороны ханов, князей и королей, вынашивавших планы захвата богатой добычи с помощью хитроумных политических стратегий и открытой агрессии.

В начале 17 века в России случилось множество несчастий и войн. Со смертью сыновей Ивана Грозного – Дмитрия (в 1591 г.) и Федора (в 1598 г.) – начался в России период «смутного времени». В 1598 г. на российский трон был возведен Борис Годунов. В его правление из-за трехлетнего неурожая, вызванного природными катаклизмами, случился страшный голод (1601-1603 гг.), породивший упадок, недовольство и восстания.

Воспользовавшись политической и экономической нестабильностью в русской жизни, Запад решил реализовать свои захватнические «проекты», и в период с 1609 по 1618 гг. Россия была ввергнута в хаос войны, беззакония и распада.

Из учебников нам известно, что Россия в 17 в. пережила эпоху самозванцев, посланных с Запада, а также польское нашествие, разгромленное народным ополчением Минина и Пожарского. Однако не все в русской истории того периода было так однозначно, и имена многих героев преданы забвению.

Авраамий Палицын – стратег и исследователь несчастий земли русской

В русской истории немало ярких личностей, о которых сегодня почти ничего не известно, но которым Русь обязана победами и славой.

В 1620 г. появляется произведение Авраамия Палицына «Сказание о осаде Троицкого Сергиева монастыря от поляков и литвы и о бывших потом в России мятежах, сочинённое оного же Троицкого монастыря келарем Авраамием Палицыным». Первые шесть глав этой книги составляет «История в память впредЪидущим родом» – летописное сочинение, описывавшее события 1584-1618 годов. Возможно, эти главы написаны архимандритом Троице-Сергиевой лавры Дионисием в 1610 - 1613 гг. и позднее отредактированы и дополнены Авраамием Палицыным. Так или иначе, вся книга представляет собой цельное сочинение – и по форме, и по содержанию, и по духу.

* * * * * * * *

Личность автора «Сказания» заслуживает особого внимания. Авраамий – келарь (эконом) Троице-Сергиевской Лавры,дворянин по происхождению. До принятия монашества Авраамий – воевода Аверкий Палицын – был «государевым посланником» на Русском Севере. Этот государственный деятель, постриженный, по причине опалы со стороны Годунова, в монахи в Соловецком монастыре, а позднее переведенный в Троице-Сергиевскую

Худ В.М.Васнецов. «Архимандрит Троицкой лавры преподобный Дионисий вместе с келарем Амвросием Палицыным диктуют грамоту о собрании народного ополчения для освобождения Москвы от Поляков»

Лавру, был одним из тех, кому Россия обязана победой в борьбе с польскими захватчиками в 1609-1618 гг.

Грамоты, написанные Палицыным и настоятелем монастыря Дионисием, рассылались в разные города, призывая всех патриотов к единению и борьбе с «иноплеменными»: «Поспешите немедленно к царствующему граду на богомерских польских и литовских людей и на русских изменников ко отмщению крови христианской». Эти грамоты подняли на борьбу и нижегородцев, в результате чего земский сход Нижнего Новгорода во главе с Кузьмой Мининым выдвинул инициативу создания ополчения.

Палицын оказывал реальную помощь ополчению Минина и Пожарского. Т роицкие монахи поставляли русскому войску порох, свинец и другие припасы, посылали воинов в ополчение.

Авраамий в своем сочинении рассказывает, что троицкие старцы во главе с архимандритом Дионисием должны были подталкивать к действиям Дмитрия Михайловича Пожарского, проявлявшего нерешительность и медлительность. Серьезной проблемой были и раздоры в неоднородной среде ополченцев. Авраамий описывает, как вынужден был сам поехать в Ярославль, чтобы уладить споры в войске ополченцев. «Моление старца» оказало благотворное влияние на мятежников – они объединились вокруг Д. Пожарского и К. Минина и «поидоша под царствующий град».

Гавриил Попов в своей работе «Уроки смутного времени », цитируя историка С. Кедрова, рассказывает о той роли, которую сыграл Палицын в организации похода Пожарского на Москву. «Историк отмечает: "Несомненно, нужна была большая сила ума и воли, чтобы развеять все сомнения Пожарского... Неизвестно также, сколь долго бы простоял Пожарский в Ярославле, если бы не ходатайство Палицына... это ходатайство и было главным побуждением к выступлению Пожарского из Ярославля". 26 июля 1612 года Палицын приезжает к Пожарскому, а 18 августа Пожарский выступил на Москву».

«Палицын понимал, что без единства Московской Руси не выстоять, и прилагал все усилия для устранения противоречий в русском обществе. «Надо было "мирить" бояр друг с другом. Бояр мирить с дворянами. И тех и других - с горожанами. Ополченцев из русских городов - с отрядами из Казани. Русских - с поддерживающими их татарами и другими народами Московского государства... Но главное – мирить бояр и дворян с крестьянами, с их ударной силой – казаками. Надо было объединить всех, кто в годы Смутного времени метался… Его умение найти согласие – общепризнанно: "Чтобы всем быти в совести и соединении, и друг друга не побивати и не грубити, и дури ни над кем не чинити".

Когда в отчаянии Трубецкой просит помощи, Палицын приказывает вынуть из уже заряженных пушек Троицева монастыря заряды и послать их казакам в Москву. Риск для Троицы гигантский, но судьба вершилась в Москве.

А.П. Сафонов (1852-1913)

Келарь Авраамий Палицын в стане казаков трубецкого под Москвой (24 августа 1612 г.)

Когда в решающий момент сражения в Москве казаки действовали неактивно, и в разгар сражений с гетманом Хоткевичем отказались поддерживать Д. Пожарского. Пожарский вызвал Палицына из обоза и сказал: "Мы не можем быть без казаков". «Келарь же, услышав это, скоро пошел в полки и увидел князя Дмитрия и Козьму Минина и многих дворян плачущихся; и умоляли они старца, чтобы он пошел в станы казачьи... Сие же, слышав келарь.., яко забыв старость, скоро пошел к казакам, к острожку Климента».

Палицын добрался до казаков и сказал: "От вас, друзья, началось доброе дело. Вы первые крепко стали за истину и православную веру. Вы, и никто другой, сражаясь за веру и отечество, многие раны приняли, голод и нищету претерпели. Слава о вашей храбрости, о вашем мужестве, как гром, гремит в ближних и дальних государствах. Что же? Неужели то доброе дело, которое от вас началось и вами продолжилось, вы теперь одною минутою погубить захотите! Неужели ваши раны и ваши труды должны пропасть теперь даром? Идите, сражайтесь, Бог поможет вам!" «Услышав это, все многочисленное воинство казаков внезапно умилилось, впало в страх Божий, и скоро устремилось ко врагам на бой».

«Не только речами вдохновлял Палицын казаков. Он пообещал им громадную сумму - тысячу рублей из монастырской казны. Таких денег у Троицы не было. И тогда Палицын принял решение, выдающееся по мужеству для инока, для келаря и просто для верующего человека. Он велел снять в монастыре ризницу и послать казакам: сосуды служебные – золотые и серебряные, ризы, стихари, поручи, пелены, саженные жемчугом и украшенные драгоценными камнями, и т. д. Все это - в залог обещания передать тысячу рублей…. Однако казаки были так тронуты, что тут же избрали двух атаманов и отправили их назад в монастырь с ризницей и грамотой: "не взявши Москву, не уйдем".

Именно казакам, а вернее, последовательному курсу Палицына на союз с казаками обязан Кремль тем, что спустя восемнадцать месяцев после захвата поляками он снова стал русским».

В 1618 Авраамий Палицын возглавил оборону Троице-Сергиева монастыря от польского королевича Владислава. Но в 1619 году, из-за неприязни патриарха Филарета, возвратившегося в Россию из Польши, Авраамий был вынужден уехать в Соловецкий монастырь. Там, на святой земле, он написал свою книгу – важнейшее свидетельство эпохи; там же он завершил свой земной путь 13 сентября 1626г.

* * * * * * *

Некоторые современные исследователи обвиняют Палицына в том, что, описывая события, он преувеличил значение Лавры и особенно свою собственную роль в организации ополчения и освобождении Москвы. Утверждается, что его сочинение написано ради самовосхваления. Такая точка зрения может быть выдвинута лишь критиком, которому самому недоступно чувство острой, неизбывной боли за судьбу разоренной родины. Человеку масштаба Авраамия Палицына не было нужды самоутверждаться, приписывая себе славу товарищей, погибших за Родину в смертном бою.

ЗА ЧТО СТРАДАЕТ РУССКИЙ НАРОД?

ПОЧЕМУ ВДРУГ ВЕЛИКАЯ РОССИЯ, ВМЕСТО ТОГО, ЧТОБЫ СПЛОТИТЬСЯ ПОД БРЕМЕНЕМ ЖЕСТОКИХ ИСПЫТАНИЙ, – РАСПАЛАСЬ И «ПОБРЕЛА РОЗНО»?

ПОЧЕМУ НА РУССКИЕ ПРОСТОРЫ, СЛОВНО СТАЯ ЗВЕРЕЙ, ВЫРВАЛАСЬ ТОЛПА ЖЕСТОКИХ И АЛЧНЫХ БЕЗУМЦЕВ, И, ОТРИНУВ ХРИСТОВЫ ЗАВЕТЫ, РАДИ НАЖИВЫ И УТЕХ СТАЛА ПРЕДАВАТЬ ГИБЕЛИ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ, ПОДОБОСТРАСТНО ЗАИСКИВАЯ ПЕРЕД КУЧКОЙ ИНОЗЕМЦЕВ, ПРЕЗИРАЮЩИХ ЭТУ СТАЮ «ИЗМЕННИКОВ» И ПОМЫКАЮЩИХ ЕЮ?

Вот какие вопросы ставил Палицын, нарисовавший яркую и страшную в своей правде картину разложения народа, массового предательства и падения государства.

В хронике событий он показал и другую часть русского народа – героев, истинно православных людей, и простых и знатных, в отчаянном порыве одинаково жертвовавших своими жизнями ради спасения Отечества.

Палицын писал свое «сказание» в назидание потомкам, в надежде на то, что они, прочитав страшную летопись, извлекут из нее уроки – чтобы «в сяк возраст да разумеет, и всяк да приложит ухо, дабы услышать, из-за каких грехов наших попустил Господь Бог наш праведное свое наказание всей России – из конца в конец , и как весь Славянский народ впал в смуту, и все места по России огнем и мечом поедены были …»

Печаль о России

Плач о погибшей Родине слышится в « Сказании вкратце о разорении царствующаго града Москвы» из главы 71 сочинения Авраамия Палицына:

«Кто не восплачется и не возрыдает, и теплых слез источники не прольет, даже если он и каменносердечен и жестокосерд, о великом сем царствующем граде, который прежде казался всем, воочию зрящим его, настолько великим, превысоким, прекрасным и всем любезным!

царствовали в нем и обладали им благочестивые и великие цари, и стоял он, огражденный не только крепкими и высокими стенами, но и крепкими оруженосцами, и храбрыми ратоборцами, и премудрыми мужами, а более всего – святыми церквами с многоцелебными мощами святых…

и преклонялись ему многие государства,

богатством же и славою и многонародным множеством и превеликим пространством не только в России, но и во многих ближних и дальних государствах прославляем и удивляем был царствующий этот город Москва, названный новым Римом,

и, на удивление, - как могло случиться, что в один час он пал, огнем и мечом погубленный?

И сбылось для нас слово премудрого Соломона, который говорил: злодеяние и беззаконие опрокинет престолы сильных .

Правда же и любовь все созидает, и воедино соединяет; неправда же, - и прежняя, и заново творимая, - разоряет и сокрушает. Вот воистину благой совет!

… Если это так, то великий царствующий Константин-град не из-за беззакония ли и неправды пленен был? Также знаем мы, отчего и рядом с Россией великое царство татарское пришло в упадок и запустение.

Так же стало и с царствующим градом Москвою за премножество беззаконий наших.

Ho если те государства по пленении своем не смогли восстать заново, то царствующий град Москва не таков:

за беззакония наши и многочисленные грехи наказал нас немного Господь; по милости же своей сильно возлюбил и помиловал.

Лишь, когда свершив беззакония, мы смиримся и зашатаемся, как пьяные, и приблизимся к вратам смертным, и возрыдаем, взывая к Господу, – вот тогда он услышит нас, и от бед наших избавит нас…

И РАСКАЯСЯ ПО МНОЖЕСТВУ МИЛОСТИ СВОЕЯ, И ПОРАЗИ ВСПЯТЬ ПЛЕНУЮІЩИХ НАС ВРАГОВ НАШИХ».

(«Сказание…», Издание 2, Москва, в Синодальной типографии, 1822 г., стр. 243-245).

«Начало беды во всей России»

Царь Борис Федорович Годунов

Портрет 17 в.

Свое летописание автор начинает рассказом о том, как после смерти «благочестивого и храброго» «Ивана Васильевича всея Руси Самодержца» пришел к трону сын его Федор Иванович, а за ним – «брат царицы его Ирины» Борис Годунов, захватил власть, «словно Иосиф во Египте».

Борис вел свою родословную от татарского князя Чета, приехавшего на Русь во времена Ивана Калиты. Его отец Федор Иванович Годунов, по прозвищу Кривой, был небогатым помещиком. Вероятно, нецарское происхождение Годунова было причиной того, что он не был носителем той врожденной ответственности за судьбу страны, которая определила бы соответствующий масштаб мышления, нравственные посылы и стиль правления. Хоть и « разумен был Борис во царских правлениях, но писания Божественного не навык». В отходе от истинной православной веры и царя, и народа, по мнению автора, кроется причина всех бед, постигших Русь.

Приходу Годунова к власти сопутствовали страшные события – прежде всего, убийство молодого царевича Димитрия и массовое, жестокое наказание жителей Углича за то, что они посмели расправиться с убийцами царевича. Палицын рассказывает и о популизме Годунова, который воспользовался страшным пожаром, возникшим в Москве и других «городах и посадах», и быстро ввел в политическую практику подкуп, лесть, корыстные мотивации и устранение несогласных:

«И многие погорельцы припадали к ногам Борисовым; он же всем повелел на челобитных с прошением подписывать все, что угодно, и повелел давать погорельцам из царской казны не сколько необходимо, а вдвое и втрое больше просимого на домовное строение.

Боярам же и иным служителям из царских палат велел брать неограниченно не только на строительство дома, но и на что кто хочет; купцам же и всякой черни повелел выдавать льготные и белые грамоты.

И так он всенародное Московское множество и жителей других городов ввел в кротость; и вместо того, чтобы давать ему советы, воздавали ему великие хвалы».

Бояре и «весь чин воинствующих» не думали о том, «что будет воздаяние такову греху». Большинство из них было «ослеплено имением многим, и трапезами сладкопитательными; тех же, которые боролись за правду, в пределы дальние отсылали».

Во время коронования Борис Годунов обещал: «Бог свидетель сему, никто не будет в моем царстве нищ или беден ». В ПОСЛЕДУЮЩИЕ ВЕКА ПРОПАГАНДИСТСКИЙ ПРИЕМ «ОБЕЩАЙТЕ, ОБЕЩАЙТЕ!… » СТАЛ ВЕСЬМА РАСПРОСТРАНЕННОЙ ТЕХНОЛОГИЕЙ ОБОЛВАНИВАНИЯ МАСС.

Автор «Истории» рассказывает о том, как царь Борис скоро сменил обещанную заботу о бедных и нищих на жестокость и насилие, как стал подозрительным и создал тотальную систему доносов. Греховно было поведение Бориса, стремившегося укрепить свою власть и «утвердить на престоле семя свое»; греховно было разорение старинных родов на потребу новоявленной знати: « И в изгнание их отправил, а иных многих погубил» или в благодарность холопам за доносы: « С великим же опасением друг с другом говорили, - и брат с братом, и отец с сыном; а, закончив беседу, заклинали друг друга страшньми клятвами не рассказывать ни о великой, ни о малой вещи, о которых разговаривали».

Очень трудно было противостоять политике царя: «Все неповинно скорбящие [ о том, что происходило ], разумные люди из тех, кто был в царских палатах, истреблялись , и сильных в рассуждении далеко прогоняли».

Предав идеалы православия, Борис растлил русское общество, и строительство церквей на «прикупные» деньги не спасло его от всеобщей ненависти:

«Осквернил же Царь Борис неправедным прибытком все дани свои: [распространил ] в прикуп корчмы с их пьянством, душегубством и блудом; и во всех городах чрезмерно много было кабаков и иных откупов, которые он отдавал по высокой цене; да тем милостыню творит, и церкви строит , и вместо благословения – клятва, а вместо благочестия – злоба.

И из-за всех этих дел, которые творил Борис, был ненавистен он всему миру , и тайком все поносили его и за кровь неповинных, и за разграбление имений, и за нововводимые дела».

Худ. Б.Чориков. Голод при Борисе Годунове

И был он добрым и последовательным потаковником арменской и латинской ересей, и были они им очень любимы; и старые мужи бороды свои постригли, переменившись в юношей.

Над всем же этим [господствовало ] объедение и пьянство великое ; и впали в блуд , и в лихву [ чрезмерная корысть, ссудный процент ] , и в неправды, и во все злые дела ».

* * * * * * *

За все грехи и беззакония « излияние гнева быстрое было от Бога». За неповинные жертвы и корыстолюбие Бог покарал Русь смертельным трехлетним голодом, который лишь в одной Москве унес больше 127 тысяч жизней.

Страшные картины рисует Авраамий Палицын: « Тогда было в царствующем граде боле четырех сот церквей, у всех их неведомо сколько погребли голодных христолюбцев; так же было во вcех городах и селах, никто сказать не может, сколько [было погребено ]: нет сему постижения.

И псам, и зверью, и птицам небесным в изобилии была эта пища. И если бы не погребали людей по царскому повелению, то всяко бы от смрада мертвости, и oт снедения псов возсмерделся бы царствующий град…

И если бы Господь не прекратил дней тех, то уже начали бы и друг друга есть».

Первый голодный год ничему не научил людей, и они «беззаконие к беззаконию приложили». Из богатых домов изгонялась прислужники и «рабы», чтобы избавиться от лишних ртов; «и не только челядь, но и родственников и ближних своих не щадили, и не призрели их, когда те умирали от голода». Были разорены многие боярские дома, и запрещалось принимать людей опальных бояр на службу. Не все оставшиеся без крова нашли способ пропитаться – кто ремеслом, кто милостыней родственников. Смерть косила людей повсюду.

Многие, лишенные крыши над головой и куска хлеба, особенно те, кто был обучен воинскому делу, стали разбойничать и позднее пополнили ряды войска Ивана Болотникова: «Более двадцати тысяч этих воров обреталось в течение долгого времени в осаде в Сидении в Калуге и в Туле, кроме тамошних собравшихся старых воров ». Таково было «начало разбойничества по всей России».

* * * * * * *

Со всех концов России голодный люд шел в Москву, «желая пропитаться царевой милостыней», ибо «великая слава шла о милостыне той», но «приходя, погибали от скудости пищи». В это же время другие обогащались, и, как предсказывали «отцы Богоносные», «ко второму идолослужению склонились люди: все, имевшие серебро и золото, сосуды и одежду, отдавали их на закупов [ закуп – наемный работник, получивший ссуду и попавший в зависимость ], и собирали в свои закрома все семена всякого хлеба, и получали прибыль десятикратно и более». Житницы их были «неистощены», и гумна «перенаполнены», и запасов хватило бы «до четырех надесять лет». Но не собирались богачи делиться с голодными, а для тех, кто пытался посягнуть на их хлеб, «мечю на выи [ шея ] всегда у всех належащу ».

Голландский дипломат Исаак Масса писал, что «…запасов хлеба в стране было больше, чем могли бы его съесть все жители в четыре года… у знатных господ, а также во всех монастырях и у многих богатых людей амбары были полны хлеба, часть его уже погнила от долголетнего лежания, и они не хотели продавать его; и по воле божией царь был так ослеплен, невзирая на то, что он мог приказать все, что хотел, он не повелел самым строжайшим образом, чтобы каждый продавал свой хлеб».

Такое асоциальное поведение царя и знати легло темным пятном на все общество: «На всей России был грех , и от него больше пострадали, чем от чужеземцев; во время искушения гнева Божия не пощадили братию нашу, хлеб и блага для себя припрятали; так же и нас не пощадили враги наши».

* * * * * * * *

Пока русские люди умирали от голода, Борис чрезмерно пекся об укреплении отношений с иностранными государствами – привечал иностранных купцов, организовывал брачные союзы с иноземцами и «искал у соседей силы и славы для себя». Автор указывает на ошибочную политику Бориса в отношении иностранцев, преклонение перед ними и чрезмерное на них полагание:

«Царь же Борис, желая славою своею, а не яростью, в будущем закрепить за собой того врага [ в качестве союзника, ногайского князя, как и других правителей ], и повелел в свою царскую сокровищницу вести его и показать все, чем Цари Российские владели, и если что понравилось ему, то невозбранно отдать. Чем обернулось такое величание, нам показало время, когда все эти враги совесть сердца своего словами передали, и мы познали, какова распалившаяся зависть сердца их».

* * * * * * * *

«История» Авраамия Палицына перекликается с другим сочинением того времени – «Плачем о пленении и о конечном разорении Московского государства»: «Кто от правоверных не восплачет, или кто рыдания не исполнится, видя пагубу и конечное падение такого многонародного государства, христианскою верою святого греческого от Бога данного закона исполненного, и, яко солнце на тверди небесней, сияющего и светом илектру подобящаяся?».

Автор с горечью вспоминает о былой славе Родины, ее богатстве, могуществе и процветании. Он удивляется, почему милость Божья и заступничество Богородицы оставили Русь, за что обрушились неисчислимые бедствия? Автор дает ответ на этот вопрос: «Правда в человецех оскуде, и воцарися неправда, и всяка злоба и ненависть, и безмерное пиянство, и блуд, и несытное мздоимание, и братоненавидение умножися; яко оскуде доброта, и обнажися злоба, и покрыхомся лжею». За это и был наказан русский народ.

* * * * * * *

С ТРАШНЫЙ ГРЕХ РУССКИХ ЛЮДЕЙ, ПО МНЕНИЮ АВРААМИЯ, – ЭТО ИХ БЕЗРАЗЛИЧИЕ И К СУДЬБЕ ГОСУДАРСТВА, И ДРУГ К ДРУГУ. Развращенные подачками, неправедно нажитым богатством и снятием моральных запретов люди оскудели верой и забыли о своем христианском долге.

«За все эти злые и лукавые наши дела голодом наказал нас Господь; мы же не только к нему не обратились, но в злейшей гордости возвысились, впали в горшие и злейшие грехи – и не только простые люди, но и чин священствующих. Много и иного зла в нас содеялось… тогда внезапно, по гласу Апостола, пришло на нас всегубительство ».

ВЕЛИКАЯ «СМУТА» ПОЧТИ НА ДВА ДЕСЯТИЛЕТИЯ ОБЪЯЛА РУСЬ, ВВЕРГНУВ ЕЕ В ВОЙНУ, РАЗДОР И УПАДОК...