БЕНЬЯМИН (Benjamin) Вальтер (1892-1940) - немецкий философ и историк культуры. Его работы получили известность начиная с 60-х 20 в., когда впервые было издано систематическое собрание его сочинений. Философствование Б. объединяет в себе элементы марксизма в духе Франкфуртской школы

1767 г. Пристли В 1761 году английский преподаватель Джозеф Пристли (1733–1804) начал активную экспериментальную работу. В 1766 году он установил, что сила взаимодействия зарядов обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними - т. е. это взаимодействие подобно закону

КОНСТАН, Бенжамен (Constant de Rebecque, Benjamin, 1767–1830), французский писатель, публицист, политик164бЗарево пожара Москвы было зарей свободы всего мира.Предисловие к антинаполеоновскому памфлету«Дух завоевания и узурпации» (1813)? Palmer, p.

Бенжамен Констан (Benjamin Constant de Rebeque) Адольф (Adolphe) Роман (1815)Начало прошлого столетия. Некий путешественник, совершая поездку по Италии, в одном из захолустных городков знакомится с печальным молодым человеком. Когда молодой человек заболевает, путешественник

План

1. Французский либерализм. Б. Констан
2. Английский либерализм. И. Бентам
3. Немецкий либерализм. Л. Штейн
4. Политические взгляды О. Конта

Либерализм (от лат. liberalis - свободный)- политико-правовая теория, которая исходит из положения, что человек свободен распоряжаться собой и своей собственностью.

Основные идеи либерализма, возникшего в XVII - XVIII вв. и получившие свое развитие в первой половине XIX в., состоят в том, что человек должен располагать свободой для определения своей собственной судьбы, а государство существует лишь для того, чтобы защищать человека от насилия со стороны других людей или групп и расширять рамки осуществления индивидуальной свободы. Стержнем либерального учения стал антиэтатизм (от фр. etat - государство, где государство - высший результат и цель развития общества) т.е. роль государства должна быть сведена к минимуму - чем меньше оно вмешивается в экономику, тем лучше для личности и общества в целом.

1. Французский либерализм. Б. Констан

Развитие политико-правовой мысли Франции во многом было предопределено Великой Французской революцией. Ведущим течением французской общественно-политической мысли стал либерализм. Экономический подъем, который переживала в те годы Франция, способствовал укреплению политических позиций буржуазии. И либеральная теория полностью отвечала ее интересам.

Наиболее известным идеологом либерализма являлся Б. Констан.

Анри Бенжамен Констан де Ребек (1767-1830 гг.) считается основоположником французского либерализма. Он родился в Швейцарии в дворянской семье. Получил хорошее образование в Брюсселе, Оксфорде и Эдинбурге. В 1795 г. принял французское гражданство и активно включился в политическую жизнь. В 1799 г. назначен на пост члена Трибуната - формально одного из высших органов государственной власти. Но так как Констан не принимал абсолютизм первого консула, то через три года его изгнали не только из Трибуната, но и из страны, и 1803-1814 гг. он проводит в эмиграции. Обратно вернулся только во время «Ста дней» (Наполеон предложил ему участие в разработке проекта конституции). При второй реставрации Бурбонов Констан бежал в Англию, возвратился в 1816 г. и в 1819 г. был избран в палату депутатов. В ходе революции 1830 г. он содействовал приходу к власти Луи Филиппа, 27 августа был назначен председателем Государственного совета, однако 8 декабря 1830 г. скончался.

Основные произведения : Роман «Адольф», «О свободе древних сравнительно со свободой новых народов», «Курс конституционной политики» (4 т.).

Либерализм. Констан уделял особое внимание обоснованию личной свободы, понимаемой им как свобода совести, слова, свобода предпринимательства и частной инициативы. Он различает свободу политическую и свободу личную.

• политическая свобода сводится к праву участвовать в осуществлении политической власти (принятия законов, участия в правосудии, решения вопросов войны и мира и др.). Она была присуща древним народам;
• личная свобода свойственна новым народам, которые заняты промышленностью, интенсивным трудом и поэтому не имеют времени заниматься вопросами управления. Она понимается как личная, гражданская свобода, состоящая в известной независимости индивидов от государственной власти.

Государство. Государство, по его мнению, не должно вмешиваться в предпринимательскую деятельность, ибо оно ведет коммерческие дела «хуже и дороже, чем мы сами». Цель государства есть свобода личности. Средством для достижения этой цели служат конституционные гарантии: свобода печати, поставленной под контроль только суда присяжных; ответственность министров; многочисленное и независимое народное представительство в лице двух палат - выборной палаты представителей и наследственной палаты пэров.

Форма правления. Констан осуждает любую форму государства, где существует «чрезмерная степень власти» и отсутствуют гарантии индивидуальной свободы. Такими гарантиями являются общественное мнение, а также разделение власти и равновесие ее ветвей. Это разделение Констан изображает следующим образом.

Нейтральная власть в лице главы государства (монарха), который принимает участие во всех ветвях власти и предупреждает конфликты между ними. Ему принадлежит право вето. Кроме того, он назначает членов палаты пэров.

Законодательная власть принадлежит парламенту, состоящему из двух палат - выборной палаты представителей и наследственной палаты пэров. Констан уделял большое внимание принципам формирования палаты представителей, настойчиво отстаивая необходимость высокого имущественного ценза для депутатов. Его доводы таковы: только собственность делает человека способным пользоваться политическими правами, а если предоставить эти права беднякам, то они попытаются использовать их для посягательств на собственность. Так же Констан был против выплаты депутатам вознаграждения.

Исполнительная власть осуществляется министрами, ответственными перед парламентом.

Судебная власть .

Муниципальная власть самостоятельна и обладает широкими правами.

Идеалом государства Б. Констан считал конституционную монархию по английскому образцу.

Право. Право, по его мнению, является гарантом индивидуальной свободы. Право - это способ бытия социума, регулятор общественных отношений, на страже которого должно стоять государство. Лишь закон, исходящий из легитимного источника и имеющий справедливые границы, может обеспечить личную свободу. Соблюдение права трактовалось Констаном в качестве центральной, узловой задачи всех политических институтов.

2. Английский либерализм. И. Бентам

Английский либерализм имел своеобразную окраску, значительно отличавшую его от французского. Классическим представителем английского либерализма является И.Бентам.

Бентам Иеремия (1748-1832 гг.) родился в семье адвоката. Учился в Вестминстерской школе, окончил Оксфордский университет (1763 г.) и по настоянию отца продолжил учение в Лондонской адвокатской школе. Отказался от престижной карьеры адвоката, сочтя себя неспособным к компромиссам, и в дальнейшем занимался вопросами, связанными с реформой права. В 1785. отправился в Россию к брату, служившему инженером в российской армии. Возвратился в 1788 г. в Англию. Занимался уголовным, гражданским правом, затем конституционным. В 1818 г. он приступил к разработке «Конституционного кодекса». Первый том вышел в 1830, однако через два года Бентам умер, так и не успев завершить этот труд.

Основные произведения : «Теория законодательства», «Фрагмент о правительстве», «Анархические заблуждения», «Введение в основания нравственности и законодательства». Трактат «Конституционный кодекс». «Деонтология или наука о морали».

Некоторые проекты И. Бентама:

• проект «паноптической тюрьмы», построенной на началах обязательной работы арестантских артелей с известной степенью самоуправления, но под строгим надзором администрации;
• во время Французской революции обратился к Законодательному собранию Франции с предложениями о наилучшем устройстве парламентской деятельности.

По признанию Бентама, наибольшее влияние на его взгляды оказали Ш. Монтескьё, Ч. Беккариа и особенно К. Гельвеций .

Бентам являлся основателем научного направления, которое назвал утилитаризм. В 1823 г. возникло Утилитаристское общество, а в 1824 г. оно даже издавало свой печатный орган «Вестминстерское обозрение».

Утилитаризм (от лат. utilitas - польза) - политико-правовое учение, считающее пользу основой нравственности и критерием человеческих поступков.

И.Бентам не принял понятие «свобода». Он выделяет понятие польза. В основе действий человека лежит принцип пользы, позволяющий оценивать всякое действие в соответствии с тем, способствует ли оно увеличению или уменьшению счастья лиц, которых оно затрагивает. Философско-этическое «ядро» утилитаризма можно выразить в нескольких основополагающих тезисах:

• смысл человеческой деятельности в получении удовольствий и исключении страданий,
• основным критерием оценки всех явлений является полезность,
• нравственность создается обществом и ориентирует на обретение наибольшего счастья для наибольшего количества людей,
• цель развития человечества - максимизация общей пользы путем установления гармонии частных и общественных интересов.

По Бентаму - критерий полезности в обеспечении наибольшего счастья наибольшему количеству людей. Он и сам пытается выстроить отношения между людьми на началах полезности: составляет схемы, таблицы «полезного», которые могли бы помочь каждому человеку разобраться в сложных ситуациях.

Государство. Исходя из того, что люди всегда жили в обществе, Бентам считал такие понятия, как естественное право, естественное состояние и общественный договор, несостоятельными. Теория общественного договора, исходившая из наличия у индивидов прав, которые отчуждаются при его заключении, по мнению Бентама, лишена исторических оснований: ведь правление (а значит, и государство) устанавливается либо как результат исторически сложившихся обстоятельств, либо посредством применения силы.

Форма правления. Взгляды Бентама на наилучшую форму правления менялись: вначале он одобрял конституционную монархию и отвергал демократию как один из видов анархии. Затем поменял свои взгляды и выступал с резкой критикой монархии, утверждая, что учредительная власть (право учреждать основные законы государства) должна принадлежать народу.

Разделение власти у Бентама практически традиционно:

• законодательная власть (однопалатный парламент, ежегодно избираемый на основе всеобщего, равного и тайного голосования);
• исполнительная власть подчинена законодательной и осуществляется часто сменяемыми должностными лицами;
• судебная власть.

Существовавшие в его время проекты коммунистического преобразования И. Бентам оценивал отрицательно, считая, что реализация таких замыслов человечеству ничего хорошего не принесет.

Право. Бентам отвергал теорию естественного права, т.к. считал, что содержание его неопределенно и всеми толкуется по-разному. Поведение людей может регламентироваться различными санкциями, в том числе политическими (наказание и награда), моральными (общественное мнение), религиозными. Наказание применяется не для исправления правонарушителя, а для вразумления других, т.е. имеет общественное значение. Бентам был противником смертной казни, утверждая, что неотвратимость наказания важнее его жестокости.

Ученый считал, что есть лишь волеустановленное право, т.е. то, которое установлено государством. Применяя утилитаризм к вопросам права, Бентам приходит к выводам, что права могут быть только конкретными, они должны существовать до тех пор, пока полезны обществу, и упраздняться в случае их бесполезности, а также, что закон сам по себе - зло, поскольку связан с применением наказания (страдание). Кроме того, при его применении возможны ошибки. Тем не менее, закон - зло неизбежное, ибо без него невозможно обеспечить безопасность.

Главным предметом законов Бентам называет частную собственность. Отсюда следовал вывод, что законы не должны вмешиваться в деятельность предпринимателей и в их отношения с рабочими. По теории утилитаризма стороны сами определяют условия договора, исходя из «собственной пользы».

Бентам уделял внимание и вопросам эффективности применения права. Он считал, что законы должны быть известны каждому адресату (это достигается, прежде всего, тем, если все правовые нормы являются писаными), они должны быть просты настолько, чтобы каждый мог пользоваться ими, не прибегая к постороннему толкованию.

Разработанные им принципы кодификации законодательства использовались в законодательстве многих стран (Франции, Германии, Греции, Индии, Австралии, Канады и др.).

В начале XIX в. развитие промышленности, и торговли в Западной Европе шагнуло далеко вперед: возросло количество крупных предприятий и резко повысилось число рабочих, занятых на фабриках и заводах, хотя внедрение машин в производство происходило значительно медленнее. Однако буржуазия значительно окрепла: за время революции сложился значительный слой богатых людей, нажившихся на спекуляции «национальными» имуществами, на военных поставках и ссудах правительству.

Буржуазия приступила к истолкованию в своих интересах лозунгов равенства и свободы, которые переполняли собою трактаты XVIII в. Она перешла к разъяснению всех конкретных особенностей обещанного революцией царства разума и справедливости, которое на деле должно было стать и стало «царством буржуазии».

3. Немецкий либерализм. Л. Штейн

С развитием капитализма и ростом пролетариата идеи социализма и коммунизма, особенно неизбежности пролетарской революции получили все большее распространение. С их критикой выступил Л.Штейн.

Лоренц фон Штейн (1815-1890) - немецкий философ, историк и экономист родом из Шлезвига (Германия). Изучал философию и юриспруденцию в Кильском и Йенском университетах. В начале 1840-х гг. направился в Париж для изучения социалистического движения. В 1846 Штейн стал профессором в Кильском университете, но в 1851 лишен кафедры за то, что по шлезвиг-голштинскому вопросу (вместе с другими 9 профессорами) высказался против Дании. В 1855 был приглашен в Венский университет, где и преподавал в течение 30-ти лет. И в 1885, когда ему минуло 70 лет - предельный профессорский возраст в Австрии - вышел в отставку.

Основные произведения: «Социализм и коммунизм в современной Франции», «Настоящее и будущее науки о государстве и праве Германии» и др.

Штейн понимал, что социалистическое движение связано с развитием класса наемных рабочих и имеет интернациональное значение. Более того, он предсказывал неизбежность социальных революций. Чтобы избежать этих социальных потрясений, Штейн разработал проект реформирования государства и права.

Государство. Общество основано на разделении труда и делится на классы: собственников и несобственников. Государство (вследствие захвата государственных «рычагов» классом собственников) превращается в орудие господствующего класса, служит их частным интересам, вместо того, чтобы служить общим интересам. Но если общество делится на классы, то государство должно быть надклассово, т.е. выражать интересы всего общества, а не отдельного класса. Иначе революция неизбежна, будет передел собственности и установится республика: власть буржуазии либо пролетариата. Победа капиталистов грозит обществу застоем, так как при помощи государства они поработили бы рабочий класс и лишили бы его возможности приобретать собственность. Еще опаснее, считал Штейн, победа рабочего класса, потому что она привела бы к уравнительному дележу всех благ, к прекращению производства, к разложению и смерти гражданского общества. А в конечном итоге - к возрождению деспотии.

Форма государства. Рассуждая о формах правления, наиболее подходящих на роль социального арбитра, Штейн полагал, что ни абсолютная монархия (поскольку она основана на произволе одного лица), ни демократическая республика (в ней власть недостаточно сильна и подотчетна обществу) неспособны стать орудием «общей пользы». Единственной формой государства, независимой от классов, он считал конституционную монархию, особенно наследственную. Наследственная королевская власть должна стоять над схваткой отдельных групп общества, свято охраняя свободу всех и каждого. Штейн утверждал, что стоящий выше всяких частных интересов монарх уже благодаря своему положению будет защищать притесненных от чрезмерного угнетения.

Разделение власти . Штейн различает в государстве законодательную, исполнительную и княжескую (монархическую) власти. Однако монарх возвышается над всеми ветвями власти и является гарантом соблюдения законов.

Право . Исходя из разделения государственной власти на ветви, Штейн полагал, что закон есть выражение государственной воли, распоряжение - выражение воли исполнительной власти. Закон, считал Штейн, есть выражение воли законодательного органа, но только при согласии монарха (или другого главы государства) воля законодательного органа становится волею государства. Под правом он понимал равные возможности людей для улучшения своего положения.

Социальное государство. Если говорить об идейной основе социального государства, то изначально она восходит к представлениям античных мыслителей об идеальном государственном устройстве, обеспечивающем всеобщее благо для всех граждан.

Впервые же понятие и термин «социальное государство» в четко определенном юридическом смысле появилось в середине XIX в. в трудах Л. Штейна. Он считал, что идея государства заключается в восстановлении равенства свободы, защите всех обездоленных; государство должно осуществлять общественный и экономический прогресс всех его членов. В работе «Настоящее и будущее правовой научно-государственной Германии» он писал, что социальное государство должно поддерживать абсолютное равенство в правах для всех классов, оно обязано способствовать экономическому и общественному прогрессу всех своих граждан, ибо развитие одного является условием развития другого, и именно в этом смысле нужно говорить о социальном государстве.

Таким образом, социальное государство - это государство, которое берет на себя обязанность заботиться о социальной справедливости, благополучии своих граждан и их социальной защищенности.

В 70-х годах XIX в. идеи «надклассовой монархии» Л.Штейна в виде социального государства были использованы рейхсканцлером О.фон Бисмарком как обоснования существования в Германии «социальной монархии».

4.Политические взгляды О. Конта

Ярко отразила дух времени философская система позитивизма, которую создал французский философ и математик Огюст Конт.

Позитивизм (от лат. positivus - положительный) - направление в науке, объявляющее единственным источником истинного действительного знания лишь эмпирические исследования, т.е. позитивизм отвергал любые умозрительные доводы. Он признавал лишь конкретное, позитивное знание, основанное на опыте и наблюдении.

В теории права выделяют юридический и социологический позитивизм.

Юридический позитивизм - направление правовой мысли, господствовавшее в европейской правовой культуре по 2-й половине XIX - 1-й половине XX в., отождествляющее право с законом независимо от содержания последнего. Юридический позитивизм исходит из того, что предметом юридической науки являются нормы права, их толкование и соотношение, т.е. сводит право исключительно к текстам источников права, отказывается от теоретического объяснения и оценки правовых явлений, ограничиваясь их описанием, систематизацией и классификацией.

Социологический позитивизм - научный метод изучения права, который отвергает естественно-правовую теорию и философию права и изучает право как социальное явление, как часть жизни общества. На государство и право влияют все социальные компоненты, поэтому и государство, и право должны изучаться в рамках единой науки - социологии. У истоков этой науки и стоял О. Конт.

Огюст Конт (1798-1857 гг.) родился в Монпелье в семье чиновника, сборщика податей. Учился в лицее, затем Высшей Политехнической школе. С 1817 по 1824 был секретарем Сен-Симона, у которого и заимствовал часть своего учения. Разрыв между ними произошел из-за разногласий по поводу авторства третьей части книги «Катехизис промышленников» В 1826 г. Конт приступил к чтению платных лекций по позитивной философии, однако вскоре они были прерваны из-за его тяжелого психического заболевания. После выздоровления в 1828 возобновил чтение лекций и частные уроки. И получил должность экзаменатора в Политехнической школе. Конт преподавал математику, астрономию, физику, механику. В 1842 г. из-за противостояний с коллегами он был уволен, жил на средства, собираемые по подписке его сторонниками-позитивистами. В 1857 г. заболел и вскоре скончался.

Основные произведения : «Курс позитивной философии» (в 6-ти томах), «Система позитивной политики, или Социологический трактат об основах религии человечества» (в 4-х томах).

В творчестве Конта, как правило, выделяют два периода: первый - до середины 40-х годов посвящен разработке новой философии; второй - ознаменован отступлением от принципов позитивизма, и переходом к религии, мистике, стремлением сконструировать идеальную модель общества вопреки позитивистскому принципу не выходить за рамки наблюдаемых явлений.

Развивая учение Сен-Симона и его взгляды на эволюцию общества, Конт устанавливает три стадии развития общества (теологический, метафизический и позитивный):

• Теологическая - все явления рассматриваются как действия сверхъестественных сил (богов и духов). Главная черта этой стадии - вера в абсолютное знание; в обществе - господство жрецов и воинов, в государстве - единоличная власть царей.
• Метафизическая (стадия переходная) - явления объясняются через абстрактные, отвлеченные понятия (сущность, материя, право), т.е. божества и духи заменяются отвлеченными силами. Эта стадия - время сомнений и эгоизма, в общественной жизни господство юристов и философов. Идеал государственности - демократия.
• Позитивная (научная) - утверждается позитивное сознание, человечество приходит к объективным, научным объяснениям существующих в природе закономерностей. Обществом руководят ученые и промышленники.

Конт считал, что науки составляют систему и построил ее, расположив науки в порядке увеличения их сложности. Наиболее общая из наук - математика, затем идут астрономия, физика, химия, биология и т.д. Высшая из всех - социология (термин введен Контом). Социология по Конту - это наука об общественных явлениях вообще, законы которой одинаково применимы ко всем временам и ко всем народам. Социология делится на две части - социальная статика (порядок), изучающая строение общества, социальная динамика (прогресс) изучает его развитие. Так, история относится к социальной динамике, мораль - к социальной статике.

Государство. Конт был против теории общественного договора. Он считал, что, так как люди живут в обществе, то они изначально социальны и поэтому нет никакой нужды в «общественном заговоре», о котором писал Руссо.

Основной задачей своей философии Конт считал переустройство общества на основе позитивизма и разработал «План реорганизации социальной жизни», по которому «ретроградная аристократия» и «анархическая республика» будут заменены социократией .

В социократии сохраняется класс капиталистов (патрициат) и пролетариев в соотношении 1 к 33. Светская власть должна принадлежать промышленникам (банкирам, купцам, фабрикантам, землевладельца). Патрициат под руководством главных банкиров управляет социократией. Духовную власть осуществляют «жрецы позитивистской церкви» (философы, ученые, поэты, врачи), воспитывающие оба класса в духе солидарности .

Идея солидарности является основной в контовской социологии и позитивной политике. Конт предлагает рассматривать общество как единое органическое целое, в котором взаимосвязь людей и социальных групп понимается как солидарность и каждый индивид как составная часть целого должен выполнять свою основную функцию.

В итоге Конт представлял, что человечество объединится в 500 социократий (размер каждой не более Бельгии, т.к. в большом государстве невозможен ни порядок, ни прогресс), возглавляемых Общим советом.

Право. Исходя из идеи солидарности, Конт считает, что каждый имеет обязанности перед всеми, но никто не имеет прав. Само слово "право" должно быть исключено из политической лексики. Право он считает авторитарно-теологическим понятием, основанном на представлении о богоустановленности власти. В социократии не должно быть ни права, ни прав личности.

Однако замена права позитивной политикой и религией, а прав личности обязанностями не означает каких-либо посягательств на капиталистическую собственность, которой Конт дал новое позитивистское обоснование: собственность выполняет необходимую социальную функцию - создает и управляет капиталами, при помощи которых каждое новое поколение подготовляет работу для следующего за ним.

Таким образом, социократия изображается Контом как сотрудничество классов, но при этом сохраняется в полной неприкосновенности частная собственность и капиталистическая эксплуатация.

Учебно-методическая литература

1. Антология мировой политической мысли. - М., 1997. Т. 1-5.
2. Антология мировой правовой мысли. - М., 1999. Т. 1-5.
3. История государственно-правовых учений. Учебник. Отв. ред. В. В. Лазарев. - М., 2006.
4. История политических и правовых учений. Под ред. В. С. Нерсесянца. - М., 2003 (любое издание).
5. История политических и правовых учений. Под ред. О. В. Мартышина. - М., 2004 (любое издание).
6. История политических и правовых учений. Под ред. О. Э. Лейста. - М., 1999 (любое издание).
7. История политических и правовых учений: Хрестоматия. - М., 1996.
8. История политико-правовых учений. Под ред. А. Н. Хорошилова. - М., 2002.
9. История политических и правовых учений. Под ред. В. П. Малахова, Н. В. Михайловой. - М., 2007.
10. Рассолов М. М. История политических и правовых учений. - М., 2010.
11. Чичерин Б.Н. История политических учений. - М., 1887-1889, Т.1-5.
12. История политических и правовых учений. 19 век. - М., 1993.

1. Бентам И. Введение в основания нравственности и законодательства. //Избранные сочинения Иеремии Бентама. - СПб., 1867, Т.1.
2. Бентам И. Принципы законодательства. - М., 1896.
3. Кон И.С . Позитивизм в социологии. - Л., 1964.
4. Констан Б. Принципы политики // Классический французский либерализм. - М., 2000.
5. Констан Б. Об узурпации // О свободе. Антология западно-европейской классической либеральной мысли. - М., 1995.
6. Конт О. Общий обзор позитивизма // Родоначальники позитивизма. Вып. 4-5. - СПб., Т. 1-3, 1912-1913.
7. Лабулэ Э. Р. Ф . Политические идеи Констана. - М., 1905.
8. Огюст Конт // Арон Р. Этапы развития социологической мысли. - М., 1993.
9. Покровский П. А . Бентам и его время. - Пг., 1916.
10. Пухта Г.Ф . Энциклопедия права. - Ярославль, 1872.
11. Фармонов Р. Развитие французской общественно-политической мысли в годы Второй республики (1848-1851). - М., 1992.

Вопросы для самоконтроля и подготовки к тестированию:

1. Каковы основные положения либерализма?
2. В чем отличие, по Б. Констану, политической свободы от личной?
3. Что Бентам вкладывал в понятие «утилитаризм»?
4. Что такое позитивизм?
5. Что такое юридический и социологический позитивизм?
6. Исходя из идеи солидарности, как О.Конт понимал «право»?
7. Почему «надклассовую монархию» Л. Штейн считал идеальной формой государства?

Это проект тюрьмы, который предусматривал, что один стражник может наблюдать за всеми заключенными одновременно. Тюрьма представляет собой строение со стеклянными внутренними перегородками. Стражник находится в центре, но невидим для заключенных. Узники не знают, в какой именно момент за ними наблюдают, и у них создается впечатление постоянного контроля. Таким образом, они становятся идеальными заключенными.

Чезаре Беккария (1738-1794) - итальянский просветитель, юрист. Автор всемирно известного труда «О преступлениях и наказаниях».

К. Гельвеций (1715-1771) - французский философ, заложивший основание целостной системы утилитаризма.

Бенжамен Констан

Предисловие к третьему изданию

Не без колебаний согласился я вновь напечатать это небольшое сочинение, впервые изданное десять лет назад. Не будь я почти уверен в том, что его намереваются без моего согласия издать в Бельгии и что в этой подделке, как и в большинстве такого рода бельгийских изданий, распространяемых в Германии и ввозимых во Францию, окажутся добавления и вставки, к которым я буду непричастен, я никогда не занялся бы вновь этой повестью, написанной с единственной целью убедить двух-трех друзей, собравшихся в деревне, что можно придать некоторую увлекательность роману, где всего два действующих лица и где ситуация остается неизменной.

Однажды взявшись за эту работу, я захотел развить некоторые другие мысли, пришедшие мне в голову и показавшиеся мне не совсем бесполезными. Я решил изобразить страдания, порождаемые в сердцах даже самых черствых людей теми горестями, которые они причиняют, и заблуждение, заставляющее их считать себя более ветреными или более развращенными, нежели они есть. С течением времени образ печали, нами вызванной, становится смутным и неясным, подобно облаку, сквозь которое легко пройти; нас поощряет одобрение общества, насквозь лицемерного, заменяющего принципы бездушными правилами, а чувства - благопристойностью и ненавидящего всяческий скандал не за его безнравственность, а за его неудобства, - ведь оно довольно снисходительно к пороку, если ему не сопутствует огласка; нам кажется нетрудным расторгнуть узы, которые мы наложили на себя необдуманно. Но когда мы видим скорбь, проистекающую из такого разрыва, видим горестное изумление обманутой души, видим, как на смену прежнему безраздельному доверию приходит недоверие, которое, поневоле обратись против существа, казавшегося единственным в мире, отныне распространяется на весь мир, видим отвергнутое преклонение, не знающее теперь, на что ему излиться, тогда мы чувствуем - есть нечто священное в сердце, страдающем потому, что любит; тогда нам становится ясно, сколь глубоки корни привязанности, которую, мнилось нам, мы внушали, но не разделяли; и если нам удается превозмочь то, что мы называем слабостью, - мы достигаем этого, лишь разрушая все, что в нас есть великодушного, попирая в себе всю верность, на какую мы способны, жертвуя всем, что в нас есть благородного и доброго. Из этой победы, которой рукоплещут равнодушные и друзья, мы выходим, умертвив часть своей души, отбросив сострадание, надругавшись над слабостью, оскорбив нравственность тем, что взяли ее предлогом для жестокости; и, пристыженные или развращенные этим жалким успехом, мы продолжаем жить, утратив лучшую часть своего существа.

Такова картина, которую я хотел нарисовать в «Адольфе». Не знаю, удалось ли это; но в моем рассказе, думается мне, есть по меньшей мере доля истины, ибо все те читатели, с которыми я встречался, говорили мне, что сами находились в положении моего героя. Правда, в раскаянии, которое они выражали по поводу причиненных ими горестей, сквозило какое-то тщеславное удовлетворение; им нравилось уверять, будто в прошлом, подобно Адольфу, их преследовали столь же сильные привязанности, ими внушенные, будто и они стали жертвами той великой любви, которую к ним питали. Я полагаю, что в большинстве случаев они клеветали на себя и что, если бы их не донимало тщеславие, совесть у них могла бы быть спокойна.

Как бы там ни было, все относящееся к «Адольфу» стало для меня весьма безразлично; я не придаю этому роману никакого значения, и повторяю - моим единственным побуждением, когда я решился вновь представить его публике, по всей вероятности забывшей его, если она вообще когда-либо его знала, было объявить, что всякое издание, текст которого не совпадает с данным текстом, исходит не от меня и я за него не отвечаю.

От издателя

Несколько лет назад я путешествовал по Италии. Разлив реки Нето задержал меня в калабрийской деревне Черенца. Я остановился в гостинице, где нашел другого иностранца, застрявшего там по той же причине. Он был очень молчалив и казался грустным, он не выражал ни малейшего нетерпения. Ему, единственному, с кем я мог беседовать в этом захолустье, я иногда жаловался на задержку в пути. «Мне все равно, - отвечал он, - здесь ли я нахожусь или в другом месте». Хозяин гостиницы, разговаривавший с лакеем-неаполитанцем, который служил у этого приезжего, но не знал его имени, сказал мне, что незнакомец путешествует не из любопытства, ибо его не занимают ни развалины, ни достопримечательные места, ни памятники, ни люди. Он много читал, но беспорядочно; по вечерам он ходил гулять, всегда в одиночестве, и порою целыми днями сидел неподвижно, подперев голову руками.

Когда сообщение возобновилось и мы могли уехать, незнакомец опасно заболел. Человеколюбие обязывало меня продлить свое пребывание, чтобы ухаживать за ним. В Черенце имелся только деревенский фельдшер; я хотел было послать в Козенцу за врачом более сведущим. «Не стоит труда, - сказал мне незнакомец, - это именно тот человек, который мне нужен». Он был прав, возможно, даже более, чем думал, ибо этот человек вылечил его. «Я не предполагал, что вы так искусны», - досадливо сказал незнакомец, прощаясь с ним; затем он поблагодарил меня за мои заботы и отбыл.

Спустя несколько месяцев я в Неаполе получил от хозяина той гостиницы письмо и шкатулку, найденную по дороге в Стронголи; оба мы, незнакомец и я, ехали этой дорогой, но порознь. Приславший шкатулку трактирщик не сомневался в том, что она принадлежит одному из нас. В ней было множество старых писем, без адресов или со стертыми адресами и подписями, портрет женщины и тетрадь, содержавшая тот рассказ, или эпизод, который здесь приведен. Уезжая, иностранец, которому принадлежали эти вещи, не указал мне никакого способа снестись с ним: я хранил их в течение десяти лет, не зная, что с ними делать, и как-то раз, в одном немецком городе, случайно упомянул о них в беседе со знакомыми. Один из присутствующих настоятельно просил меня доверить ему рукопись, хранителем которой я себя считал. Спустя неделю мне вернули рукопись, приложив к ней письмо, которое я поместил в самом конце этой повести, потому что оно было бы непонятно, если бы его прочли, не ознакомившись с ней.

Это письмо и побудило меня напечатать данную повесть, так как я проникся уверенностью, что она никого не может оскорбить и никому не повредит. Я не изменил в подлиннике ни одного слова; даже сокрытие собственных имен исходит не от меня: они, как и здесь, были обозначены одними заглавными буквами.

Рукопись, найденная в бумагах неизвестного

Глава первая

В двадцать два года я закончил курс наук в Геттингенском университете. Мой отец, министр курфюрста X., хотел, чтобы я объездил наиболее примечательные страны Европы. Затем он намеревался призвать меня к себе, определить на службу в ведомство, которое возглавлял, и подготовить к тому, чтобы я впоследствии мог заменить его.

Ведя жизнь весьма рассеянную, я все же довольно упорным трудом достиг успехов, благодаря которым выделился среди моих товарищей по занятиям и возбудил в отце моем надежды, по всей вероятности, сильно преувеличенные.

Эти надежды внушили ему крайнюю снисходительность к моей ветрености. Он никогда не давал мне страдать от ее последствий; он всегда исполнял, а иной раз и предупреждал те мои просьбы, которые были с ней связаны.

К несчастью, в его отношении ко мне было больше благородства и великодушия, чем нежности. Я сознавал, что он имеет все права на признательность и уважение с моей стороны, но между нами никогда не существовало душевной близости. В его уме было нечто насмешливое, не соответствовавшее моему характеру. В ту пору я жаждал лишь одного - отдаваться тем непосредственным сильным впечатлениям, которые возвышают душу над обыденностью и вселяют в нее пренебрежение к предметам, ее окружающим. В отце я находил не сурового наставника, но холодного, язвительного наблюдателя, который покровительственно улыбался в начале разговора - и вслед за тем нетерпеливо обрывал его. Я не припомню за первые восемнадцать лет моей жизни ни одной беседы с ним, которая длилась хотя бы час. Его письма были ласковы, полны разумных, сердечных советов; но как только мы встречались друг с другом, в его обращении со мной сказывалась какая-то непонятная мне принужденность, весьма тягостно на меня действовавшая. Я тогда не знал, что застенчивость - это душевный недуг, который преследует нас до самых преклонных лет, заставляет таить в себе самые глубокие впечатления, леденит наши речи, искажает в устах наших все, что мы пытаемся высказать, и позволяет нам изъясняться лишь туманно или с иронией более или менее горькой, как будто мы на своих же чувствах хотим выместить ту боль, которую нам причиняет невозможность их выразить. Я не догадывался, что мой отец был застенчив даже с собственным сыном и что нередко, не дождавшись от меня изъявлений нежности, которым препятствовала его внешняя холодность, он покидал меня со слезами на глазах и жаловался другим, что я его не люблю.

Анри́-Бенжаме́н Конста́н де Ребе́к , фр. Henri-Benjamin Constant de Rebecque (25 октября , Лозанна, Швейцария-8 декабря ) - французско-швейцарский писатель, публицист, политический деятель времён Французской революции , бонапартизма и Реставрации .

Энциклопедичный YouTube

1 / 2

Benjamin CONSTANT – Adolphe – Livre audio - René Depasse

AS Chemistry - Amount of Substance (AQA)

Субтитры

Биография

Бенжамен Констан родился в семье гугенотов . Получил образование у частных учителей; в - г. учился затем в Университете Эрлангена (Бавария), затем (до ) в Эдинбургском университете (Шотландия). Впервые прибыл в Париж в мае 1785. В - был женат на Минне фон Грамм.

Констан и Жермена де Сталь

Знакомство Бенжамена Констана с писательницей Ж. де Сталь состоялось в сентябре года в Женеве. когда после казни Людовика XVI она вместе с отцом (Жаком Неккером) отправилась в изгнание в Швейцарию и на берегу Женевского озера в замке Коппе ожидала конца Террора . Констан сделался фактическим мужем де Сталь; в июне г. у них родилась дочь Альбертина. В мае г., после Термидора они вместе вернулись в Париж, где Констан принял французское гражданство . Взаимоотношения Констана и де Сталь продолжались до декабря г.

Политическая деятельность

На протяжении политической карьеры Констана можно проследить двойственность его отношения к революции. С одной стороны он выступал на стороне революции против королевской власти, одобряя и наименее либеральные методы (Директория), а с другой - был критиком, и очень строгим, стиля и нравов того времени .

Литературное творчество

Бенжамен Констан - один из крупнейших представителей французского романтизма . Первое своё литературное сочинение, героическую эпопею «Рыцари», он сочинил в двенадцатилетнем возрасте . С г. вёл дневники . Им была выполнена переделка пьесы Шиллера «Валленштейн» , а мировую славу писателя принёс автобиографический роман «Адольф», (соч. в в Женеве, опубл. в Лондоне в ), высоко оценённый А. С. Пушкиным . Главный герой романа оказал заметное влияние на творчество русского поэта, он стал одним из первых образцов романтического героя - «сына века». Автобиографическое начало характеризует и два других прозаических сочинения писателя, опубликованных только в ХХ веке. Это повести «Красная тетрадь» (оригинальное название - «Моя жизнь», , опубл. в ) и «Сесиль» (около , опубл. в ); в последней Констан запечатлел историю своих взаимоотношений со второй женой, Шарлоттой фон Гарденберг. В конце прошлого столетия была обнаружена рукопись еще одного произведения, написанного Констаном совместно с его возлюбленной в -1787 годах , Изабель де Шарьер де Зёйлен - эпистолярного романа «Письма Д’Арсийе-сына к Софи Дюрфе». .

Пушкин о романе «Адольф»

Адольф принадлежит к числу двух или трех романов,

В которых отразился век,
И современный человек
Изображен довольно верно
С его безнравственной душой
Себялюбивой и сухой,
Мечтаньям преданной безмерно,
С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом.

Бенж. Констан первый вывел на сцену сей характер, впоследствии обнародованный гением лорда Байрона . С нетерпением ожидаем появления сей книги. Любопытно видеть, каким образом опытное и живое перо кн. Вяземского победило трудность метафизического языка, всегда стройного, светского, часто вдохновенного.

Политические и философские взгляды Бенжамена Констана

Свобода личности

Бенжамен Констан был в первые десятилетия XIX в. главным теоретиком французских либералов . Центральная тема его рассуждений, теоретических работ и выступлений в парламенте - свобода личности, взаимоотношения индивида и общества. Индивид - творец идей, которые формируют общественный дух, социальные и политические институты. Поэтому индивид, его духовное совершенствование, идейное развитие - главная забота общества и государства, которое должно гарантировать свободу и независимость, без этого невозможно совершенствование индивида. Именно на принципах свободы, считал Констан, покоится общественная и частная нравственность, основываются промышленные расчеты. Без личной свободы для людей не будет мира и счастья . Индивидуальная независимость, как важная потребность современного человека не должна быть принесена в жертву при установлении политических свобод - такова была ведущая идея рассуждений Констана, центральный пункт его расхождений с демократической концепцией Ж.Руссо . Констан был противником учения Руссо о верховной воле народа, так как считал, что масса может также стать деспотом. Концепция свободы Констана относится к так называемой «негативной» свободе, свободе от вмешательства властей в автономную область личных свобод. Граждане обладают индивидуальными правами, независимыми от всякой общественно-политической власти, а любая власть, нарушающая эти права, становится незаконной. В обосновании этого он видел смысл своей деятельности .

Согласно с понятием о промышленной свободе, Констан был против того, чтобы государство вмешивалось в отношения между предпринимателями и рабочими. Он думал, что политические права следует предоставить богатым людям, у которых есть досуг, образование, независимость. Напротив, он не скрывал страха перед низшими классами; у бедности есть свои предрассудки; бедные, будучи допущены к политическим правам, могут воспользоваться ими для захвата собственности у имущих . Главное по Констану, научиться разумно сочетать и углублять и политическую и личную свободы .

Свобода у древних и у людей нового времени

Констан резко противопоставлял политическую свободу античности и гражданскую свободу людей нового времени. Несмотря на то, что в античности власть должна была быть разделена между всеми гражданами, они считали совместимым с этой коллективной свободой полное подчинение индивида власти общества, так что индивид, суверенный в общественных делах, являлся как бы рабом в частной жизни. Свобода в античных республиках состояла в деятельном участии индивида в общем властвовании, в обладании политическими правами и это было ощутимое преимущество, оно представлялось солидным и льстило самолюбию, в то время как экономическая деятельность, духовное развитие народа было всецело под контролем власти. Люди нового времени, по мнению Констана, хотят полной независимости во всем, что относится к их занятиям, мыслям, верованиям, фантазиям, то есть необходимы свобода вероисповедания, слова, преподавания и воспитания. Следовательно, преимущество, даваемое свободой в современных условиях - это преимущество быть представленным в государственных делах, участвовать в них, производя свой выбор. Таким образом, гражданская свобода как бы готовит к обладанию свободой политической.

При всём при этом, Бенжамен Констан не осуждает классические принципы, не говорит о превосходстве над ними современных, а просто подчеркивает, что применение античных принципов к современным ему условиям приносит страдания людям, заставляет их жить в противоречии с собственной природой. Отвечая на вопрос, как и почему те или иные ошибочные идеи смогли укорениться в реальности, прижиться вопреки, казалось бы, очевидно губительному их воздействию, Констан считал, что «просто существуют явления, возможные в одну эпоху и совершенно невозможные в другую» .

Политическое устройство

Констан взвешивает особенности и недостатки различных форм правления, проводит тщательный анализ политической власти в работе «Принципы политики» (1815), где развивает идеи буржуазного либерализма и идеалом государственного устройства считает конституционную монархию по английскому образцу. Что касается политического устройства, то Констан считал, что оно не должно принимать черты равенства как это было в античности, когда власть должна была быть разделена между всеми гражданами. Новое понимание свободы и взаимодействия с властью по Констану означало, прежде всего, гарантии прав личности (защита от произвола властей, право высказывать своё мнение, распоряжаться собственностью, оказывать влияние на решения властей, и т. д.). Независимость индивида в частной жизни возможна, только если власть государства ограничена, неважно при этом, зависит ли её суверенный характер от народа или от монарха. Новые требования управления наилучшим образом, по мнению Констана, обеспечивает представительная система правления, посредством которой нация перепоручает нескольким индивидам то, что не хочет делать сама. При этом, Констан осуждает всякую форму всеобщего голосования. По его мнению, участие в выборах должно быть ограничено кругом граждан, удовлетворяющих имущественному и образовательному цензу .

Идея народного суверенитета. Прогресс европейского общества

В политической философии, Бенжамен Констан уделяет большое внимание идее суверенитета народа, именно этот вопрос в ходе социально-политического развития революционной и послереволюционной Франции превратился в самый острый. Проблемы соотношения свободы и суверенитета народа - опасности отчуждения суверенитета, сущности законной власти - выходят у Констана на первый план. В его толковании принцип суверенитета народа означает, что ни один индивид или даже группа индивидов не имеет права подчинить волю всех граждан своей личной воле, что любая законная власть должна быть делегирована этой общностью граждан. Но и делегируемая таким образом власть не может творить все, что ей заблагорассудится. Руссо , например, с целью усиления легитимности власти настаивал на максимальном расширении всеобщей воли. Бенжамен Конастан настаивает на обратном: какая-то часть человеческого существования должна оставаться исключительно индивидуальной и независимой; она по праву находится вне компетенции общественного целого. То есть суверенитет народа носит лишь ограниченный характер - по отношению к личности. Концепция народного суверенитета и демократии, по мнению Констана - это навязывание человеку XIX в. «свободы», которая могла удовлетворить только древних людей. Такой свободой, считал он, человек нового времени не может довольствоваться.

Огромное значение для будущего Европы и мира Констан придавал свободе экономической деятельности и, как следствие этого, развитию коммерции и индустрии. Он обосновывал тезис, что европейская цивилизация вступает в новый этап своего развития, который он назвал «эпохой коммерции». Благодаря развитию индустрии и коммерции, в результате свободной конкуренции, говорил он, человек обретет, наконец, достаток и отдых. Именно индустриальное развитие принесет народам политические свободы. Развитие индустрии и распространение либеральных принципов - это для Б. Констана две стороны одного процесса.

Констан и религия. Космополитизм Констана

Бенжамен Констан был чрезвычайно религиозным человеком, для него совершенно очевидна была всеобщность необходимость религиозного сознания у людей. Поэтому на первом месте среди свобод, необходимых человеку, Констан ставил свободу религиозную. Он выступил с критикой учения Руссо о гражданской религии, признававшей широкое вмешательство государства в дело веры, и настаивал на том, что мысль человека является наиболее священной собственностью, будь она истиной или заблуждением. Положение Хартии 1814 года о католицизме как государственной религии противоречило убеждениям Констана. Он враг религии в форме государственного культа. Бенжамен Констан старается свести религию к степени индивидуального чувства, естественной потребности индивида, стремлении его души к Богу , поэтому предпочтение он отдает протестантской религии .

Учение Констана имело отчетливо космополитический характер. В становлении наций, в развитии их индивидуальных качеств Констан видел закономерный этап на пути эволюции человеческого общества, конечный пункт которой - создание единой ев-ропейской цивилизации, основанной на конституционных принципах, личных свободах индивидов и всемерном развитии индустрии. Европа рассматривалась Констаном как единое целое по своему глубинному содержанию. Поэтому в его основном политическом труде «Курс конституционной политики» (современники сразу же назвали этот труд «учебником свободы») утверждалось, что "масса людей существует под различными именами, они имеют различную социальную организацию, но гомогенны по своей природе. Бенжамен Констан считал, что все народы Европы являются соотечественниками и враждовать могут только руководители государств, но никак не простые их жители. Даже чувство любви к родине он назвал анахронизмом для европейского человека XIX века.

Вывод

Констан также стоял у истоков демократии в нынешнем её понимании как утверждения политической субъективности. Констан решил главную задачу либерализма своей эпохи - он размежевал понятия, которые объединила идея естественного права - общество и власть, политическая организация и реальное функционирование гражданского общества .

У Констана виден переход от ограничивающей концепции политической деятельности (расширение индивидуальных свобод ведет к ограничению свободы политической) к концепции динамической, в которой расширение одной из свобод сопровождается развитием и углублением другой. Разделение гражданского общества и государства явилось открытием принципа исторического развития, и Констан здесь проявляет себя как новатор. История в качестве важнейшего элемента политического измерения становится частью общественной жизни, а также приводит к радикальному перевороту в понимании легитимного общественного времени .

Современниками Б. Констана, развивавшими аналогичные либеральные идеи, но проживавшими в другой стране -

Прими мой перевод любимого нашего романа. Смиренный литограф, приношу великому живописцу бледный снимок с картины великого художника. Мы так часто говорили с тобою о превосходстве творения сего, что, принявшись переводить его на досуге в деревне, мысленно относился я к суду твоему; в борьбе иногда довольно трудной мысленно вопрошал я тебя, как другую совесть, призывал в ареопаг свой и Баратынского, подвергал вам свои сомнения и запросы и руководствовался угадыванием вашего решения. Не страшитесь однако же, ни ты, ни он: не налагаю на вас ответственности за худое толкование молчания вашего. Иначе моя доверенность к вам была бы для вас слишком опасна, связывая вас взаимным обязательством в случайностях предприятия моего.

Что бы ни было, дар, мною тебе подносимый, будет свидетельством приязни нашей и уважения моего к дарованию, коим радуется дружба и гордится отечество.

К. Вяземский.

Село Мещерское (Саратовской г.)

От переводчика

Если бы можно было еще чему-нибудь дивиться в странностях современной литературы нашей, то позднее появлении на Русском языке романа, каков должно бы было показаться непонятным и примерным забвением со стороны Русских переводчиков. Было время, что у нас все переводили, хорошо или худо, дело другое, по по крайней мере охотно, деятельно. Росписи книг, изданных в половине прошлого столетия, служат тому неоспоримым доказательством. Ныне мы более нежели четвертью века отстали от движений литератур иностранных. появился в свет в последнем пятнадцатилетии: это первая причина непереселения его на Русскую почву.

Он в одном томе – это вторая причина. Переводчики наши говорят, что не стоит присесть к делу для подобной безделицы, просто, что не стоит рук марать. Книгопродавцы говорят в свою очередь, что не из чего пустить в продажу один том, ссылаясь на обычай нашей губернской читающей публики, которая по ярмаркам запасается книгами, как и другими домашними потребностями, в прок так, чтобы купленного сахара, чая и романа было на год, вплоть до новой ярмарки. Смиренное, однословное заглавие – есть третья причина безызвестности у нас Чего, говорят переводчики и книгопродавцы, ожидать хорошего от автора, который не сумел приискать даже заманчивого прилагательного к собственному имени героя своего, не сумел, щеголяя воображением, поразцветить заглавия своей книги.

Остроумный и внимательный наблюдатель литтературы нашей говорил забавно, что обыкновенно переводчики наши, готовясь переводить книгу, не советуются с известным достоинством её, с собственными впечатлениями, произведенными чтением, а просто наудачу идут в ближайшую иностранную книжную лавку, торгуют первое творение, которое пришлось им по деньгам и по глазам, бегут домой и через четверть часа пером уже скрыпят по заготовленной бумаге.

Можно решительно сказать, что превосходнейший роман в своем роде. Такое мнение не отзывается кумовством переводчика, который более, или упрямее самого родителя любит своего крестника. Оно так и должно быть. Автор, не смотря на чадолюбие, может еще признаваться в недостатках природного рождения своего. Переводчик в таком случае движим самолюбием, которое сильнее всякого другого чувства: он добровольно усыновляет чужое творение и должен отстаивать свой выбор. Нет, любовь моя к оправдана общим мнением. Вольно было автору в последнем предисловии своем отзываться с некоторым равнодушием, или даже небрежением о произведении, которое, охотно верим, стоило ему весьма небольшего труда. Во-первых, читатели не всегда ценят удовольствие и пользу свою по мере пожертвований, убытков времени и трудов, понесенных автором; истина не более и не менее истина, будь она плодом многолетних изысканий, или скоропостижным вдохновением, или раскрывшимся признанием тайны, созревавшей молча в глубине наблюдательного ума. Во-вторых, не должно всегда доверять буквально скромным отзывам авторов о их произведениях. Может быть, некоторое отречение от важности, которую приписывали творению сему, было и вынуждено особенными обстоятельствами. В отношениях Адольфа с Элеонорою находили отпечаток связи автора с славною женщиною, обратившею на труды свои внимание целого света. Не разделяем сметливости и догадок добровольных следователей, которые отыскивают всегда самого автора по следам выводимых им лиц; но понимаем, что одно разглашение подозрения в подобных применениях могло внушить Б. Констану желание унизить собственным приговором цену повести, так сильно подействовавшей на общее мнение. Наконец, писатель, перенесший наблюдения свои, соображения и деятельность в сферу гораздо более возвышенную, Б. Констан, публицист и действующее лицо на сцене политической, мог без сомнения охладеть в участии своем к вымыслу частной драмы, которая, как ни жива, но все должна же уступить драматическому волнению трибуны, исполинскому ходу стодневной эпопеи и романическим событиям современной эпохи, которые некогда будут историей.

Трудно в таком тесном очерке, каков очерк в таком ограниченном и, так сказать, одиноком действии более выказать сердце человеческое, переворотить его на все стороны, выворотить до дна и обнажить наголо во всей жалости и во всем ужасе холодной истины. Автор не прибегает к драматическим пружинам, к многосложным действиям, в сим вспомогательным пособиям театрального, или романического мира. В драме его не видать ни машиниста, ни декоратора. Вся драма в человеке, все искусство в истине. Он только указывает, едва обозначает поступки, движения своих действующих лиц. Все, что в другом романе было бы, так связать, содержанием, как-то: приключения, неожиданные перепонки, одним словом, вся кукольная комедия романов, здесь оно – ряд указаний, заглавий. Но между тем, во всех наблюдениях автора так много истины, проницательности, сердцеведения глубокого, что, мало заботясь о внешней жизни, углубляешься во внутреннюю жизнь сердца. Охотно отказываешься от требований на волнение в переворотах первой, на пестроту в красках её, довольствуясь, что вслед за автором изучаешь глухое, потаенное действие силы, которую более чувствуешь, нежели видишь. И кто не рад бы предпочесть созерцанию красот и картинных движений живописного местоположения откровение таинств природы и чудесное сошествие в подземную святыню её, где мог бы он, проникнутый ужасом и благоговением, изучать её безмолвную работу и познавать пружины, коими движется наружное зрелище, привлекавшее любопытство его?

Характер Адольфа верный отпечаток времени своего. Он прототип Чайльд Гарольда и многочисленных его потомков. В этом отношении творение сие не только роман сегоднешний (roman du jour), подобно новейшим светским, или гостинным романам, оно еще более роман века сего. Говоря о жизни своей, Адольф мог бы сказать справедливо: день мой – век мой. Все свойства его, хорошие и худые, отливки совершенно современные, Он влюбился, соблазнил, соскучился, страдал и мучил, был жертвою и тираном, самоотверженцем и эгоистом, все не так, как в старину, когда общество движимо было каким то совокупным, взаимным эгоизмом, в который сливались эгоизмы частные. В старину первая половина повести Адольфа и Элеоноры не могла бы быть введением к последней. Адольф мог бы тогда в порыве страсти отречься от всех обязанностей своих, всех сношений, повергнуть себя и будущее свое к ногам любимой женщины; но, отлюбив однажды, не мог бы и не должен он был приковать себя к роковой необходимости. Ни общество, ни сама Элеонора не поняли бы положения и страданий его. Адольф, созданный по образу и духу нашего века, часто преступен, но всегда достоин сострадания: судя его, можно спросить, где найдется праведник, который бросит в него камень? Но Адольф в прошлом столетии был бы просто безумец, которому никто бы не сочувствовал, загадка, которую никакой психолог не дал бы себе труда разгадывать. Нравственный недуг, которым он одержим и погибает, не мог бы укорениться в атмосфере прежнего общества. Тогда могли развиваться острые болезни сердца; ныне пора хронических: самое выражение недуг сердца есть потребность и находка нашего времени. Нигде не было выставлено так живо, как в сей повести, что жестокосердие есть неминуемое следствие малодушие, когда оно раздражено обстоятельствами, или внутреннею борьбою; что есть над общежитием какое-то тайное Провидение, которое допускает уклонения от законов, непреложно им постановленных; но рано или поздно постигает их мерою правосудия своего; что чувства ничего без правил; что если чувства могут быть благими вдохновениями, то одни правила должны быть надежными руководителями (так Колумб мог откровением гения угадать новый мир, но без компаса не мог бы открыть его); что человек, в разногласии с обязанностями своими, живая аномалии или выродок в системе общественной, которой он принадлежит: будь он даже в некоторых отношениях и превосходнее её; но всегда будет не только несчастлив, но и виноват, когда не подчинит себя общим условиям и не признает власти большинства.

Женщины вообще не любят Адольфа, то есть характера его: и это порука в истине его изображения. Женщинам весело находить в романах лица, которых не встречают они в жизни. Охлажденные, напуганные живою природою общества, они ищут убежища в мечтательной Аркадии романов: чем менее герой похож на человека, тем более сочувствуют они ему; одним словом, ищут они в романах не портретов, но идеалов; а спорить нечего: Адольф не идеал. Б. Констан и авторы еще двух трех романов,

В которых отразился век
И современный человек,

не льстивые живописцы изучаемой ими природы. По мнению женщин, Адольф один виноват: Элеонора извинительна и достойна сожаления. Кажется, приговор несколько пристрастен. Конечно, Адольф, как мущина, зачинщик, а на зачинающего Бог, говорит пословица. Такока роль мущин в романах и в свете. На них лежит вся ответственность женской судьбы. Когда они и становятся сами жертвами необдуманной склонности, то не прежде, как уже предав жертву властолюбию сердца своего, более или менее прямодушному, своенравному, но более или менее равно насильственному и равно бедственному в последствиях своих. Но таково уложение общества, если не природы, таково влияние воспитания, такова сила вещей. Романист не может идти по следам Платона и импровизировать республику. Каковы отношения мущин и женщин в обществе, таковы должны они быть и в картине его. Пора Малек-Аделей и Густавов миновалась. Но после предварительных действий, когда уже связь между Адольфом и Элеонорою заключена взаимными задатками и пожертвованиями, то решить трудно, кто несчастней из них. Кажется, в этой нерешимости скрывается еще доказательство искусства, то есть истины, коей держался автор. Он не хотел в приговоре своем оправдать одну сторону, обвиняя другую. Как в тяжбах сомнительных, спорах обоюдно неправых, он предоставил обоим полам, по юридическому выражению, ведаться формою суда. А сей суд есть трибунал нравственности верховной, которая обвиняет того и другого.

Но в сем романе должно искать не одной любовной биографии сердца: тут вся история его. По тому, что видишь, угадать можно то, что не показано. Автор так верно обозначил нам с одной точки зрения характеристические черты Адольфа, что, применяя их к другим обстоятельствам, к другому возрасту, мы легко выкладываем мысленно весь жребий его, на какую сцену действия ни был бы он кинут. Вследствие того, можно бы (разумеется, с дарованием Б. Констана) написать еще несколько Адольфов в разных периодах и соображениях жизни, подобно портретам одного же лица в разных летах и костюмах.

О слоге автора, то есть о способе выражения, и говорить нечего: это верх искусства, или, лучше сказать, природы: таково совершенство и так очевидно отсутствие искусства или труда. Возьмите на удачу любую фразу: каждая вылита, стройна как надпись, как отдельное изречение. Вся книга похожа на ожерелье, нанизанное жемчугами, прекрасными по одиночке, и прибранными один к другому с удивительным тщанием: между тем нигде не заметна рука художника. Кажется, нельзя ни прибавить, ни убавить, ни переставить ни единого слова. Если то, что Депрео сказал о Мальгербе, справедливо:

D"un mot mis en sa place enseigna le pouvoir,

то никто этому могуществу так не научался, как Б. Констан. Впрочем, важная тайна слога заключается в этом умении. Это искусство военачальника, который знает, как расставить свои войска, какое именно на ту минуту и на том месте употребить оружие, чтобы нанести решительный удар; искусство композитора, который знает, как инструментировать свое гармоническое, соображение. Автор силен, красноречив, язвителен, трогателен, не прибегая никогда в напряжению силы, к цветам красноречия, к колкостям эпиграмы, к слезам слога, если можно так выразиться. Как в создании, так и в выражении, как в соображениях, так и в слоге вся сила, все могущество дарования его – в истине. Таков он в таков на ораторской трибуне, таков в современной истории, в литтературной критике, в высших соображениях духовных умозрений, в пылу политических памфлетов {Письма о стодневном царствования Наполеона; предисловие его к переводу, или подражанию Шиллеровой трагедии: Валленштейн; статья о г-же Сталь, творение: о религии; все политические брошюры его.}: разумеется, говорится здесь не о мнениях его не идущих в дело, но о том, как он выражает их. В диалектике ума и чувства, не знаю, кого поставить выше его. Наконец, несколько слов о моем переводе. Есть два способа переводить: один независимый, другой подчиненный. Следуя первому, переводчик, напитавшись смыслом и духом подлинника, переливает их в свои формы; следуя другому, он старается сохранить и самые формы, разумеется, соображаясь со стихиями языка, который у него под рукою. Первый способ превосходнее; второй невыгоднее; из двух я избрал последний. Есть еще третий способ переводить: просто переводить худо. Но не кстати мне здесь говорить о нем. Из мнений моих, прописанных выше о слоге Б. Констана, легко вывести причину, почему я связал себя подчиненным переводом. Отступления от выражений автора, часто от самой симметрии слов, казались мне противоестественным изменением мысли его. Пускай назовут веру мою суеверием, по крайней мере, оно непритворно. К тому же, кроме желания моего познакомить Русских писателей с этим романом, имел я еще мою собственную цель: изучивать, ощупывать язык наш, производить над ним попытки, если не пытки, и выведать, сколько может он приблизиться к языку иностранному, разумеется, опять, без увечья, без распятья на ложе Прокрустовом. Я берегся от галлицизмов слов, так сказать синтаксических или вещественных, но допускал галлицизмы понятий, умозрительные, потому что тогда они уже европеизмы. Переводы независимые, то есть пересоздания, переселения душ из иностранных языков в Русский, имели у нас уже примеры блестящие и разве только что достижимые: так переводили Карамзин и Жуковский. Превзойти их в этом отношении невозможно, ибо в подражании есть предел неминуемый. Переселения их не отзываются почвою и климатом родины. Я напротив хотел испытать можно ли, повторяю, не насильствуя природы нашей, сохранить в переселении запах, отзыв чужбины, какое-то областное выражение. Заметим между тем, что эти попытки совершены не над творением исключительно Французским, но более европейским, представителем не Французского общежития, но представителем века своего, светской, так сказать, практической метафизики поколения нашего. В подобной сфере выражению трудно удержать во всей неприкосновенности свои особенности, свои прихоти: межевые столбы, внизу разграничивающие языки, права, обычаи, не доходят до той высшей сферы. В ней все личности сглаживаются, все резкия отличия сливаются. Адольф не француз, не немец, не англичанин: он воспитанник века своего.

Вот не оправдания, но объяснения мои. Оспаривая меня, можно будет, по крайней мере, оспаривать мою систему, а не винить меня в исполнении; можно будет заняться исследованием мысли, а не звуков. Даю критике способ выдти, если ей угодно, из школьных пределов, из инквизиции слов, в которых она у нас обыкновенно сжата.

Предисловие

Не без некоторого недоумения согласился я на перепечатание сего маловажного сочинения, выданного за десять лет. Если бы я не уверен был почти решительно, что готовится поддельное издание оного в Бельгии, и что сия подделка, подобно всем другим, распускаемым в Германии и ввозимым во Францию Бельгийскими перепечатальщиками, будет пополнена прибавлениями и вставками, в которых я не принимал участия, то никогда не занялся бы я сим анекдотом, написанным только для убеждения двух или трех собравшихся в деревне приятелей, что можно придать некоторую занимательность роману, в коем будут только два действующие лица, пребывающие всегда в одинаковом положении.

Обратившись к этому труду, я хотел развить некоторые другие мысль, мне раскрывшиеся и показавшиеся несовершенно бесполезными. Я захотел представить зло, которое и самые черствые сердца испытывают от наносимых ими страданий, и показать заблуждение, побуждающее их почитать себя более ветреными, или более развращенными, нежели каковы они в самом деле. В отдалении, образ скорби, причиняемой нами, кажется неопределенным и неясным, подобно облаку, сквозь которое легко пробиться. Мы подстрекаемы одобрением общества, совершенно поддельного, которое заменяет правило обрядами, чувства приличиями, которое ненавидит соблазн как неуместность, а не как безнравственность; ибо оно довольно доброхотно приветствует порок, когда он чужд огласки. Думаешь что разорвешь без труда узы, заключенные без размышления. Но когда видишь тоску и изнеможение, порожденные разрывом сих уз, сие скорбное изумление души обманутой, сию недоверчивость, следующую за доверенностью столь неограниченною; когда видишь, что она, вынужденная обратиться против существа отдельного от остального мира, разливается и на целый мир; когда видишь сие уважение смятое и опрокинутое на себя незнающее более, к чему прилепиться: тогда чувствуешь, что есть нечто священное в сердце страждующем, потому что оно любит; усматриваешь тогда, сколь глубоки корни привязанности, которую хотел только внушить, а разделить не думал. А если и превозможешь так называемую слабость, то не иначе, как разрушая в себе самом все, что имеешь великодушного, потрясая все, что ни есть постоянного, жертвуя всем, что ни есть благородного и доброго. Потом восстаешь от сей победы, которой рукоплещут равнодушные и друзья, но восстаешь, поразив смертью часть души своей, поругавшись сочувствию, утеснив слабость и оскорбив нравственность, приняв ее за предлог жестокосердия: и таким образом лучшую природу свою переживаешь, пристыженный или развращенный сим печальным успехом.

Такова картина, которую хотел я представить в Не знаю, успел ли: по крайней мере, то придает в моих глазах некоторую истину рассказу моему, что почти все люди, его читавшие, мне говорили о себе как о действующих лицах, бывавших в положении, подобном положению моего героя. Правда, что сквозь показываемое ими сожаление о всех горестях, которые они причинили, пробивалось, не знаю, какое-то наслаждение самохвальства. Им весело было намекать, что и они, подобно Адольфу, были преследуемы настойчивою привязанностью, которую они внушали; что и они были жертвами любви беспредельной, которую к ним питали. Я думаю, что по большей части они клеветали на себя, и что если бы тщеславие не тревожило их, то совесть их могла бы остаться в покое.

От издателя

За несколько лет перед сим я ездил по Италии. Разлитием Нето я был задержан в гостиннице Черенцы, маленькой деревеньки в Калабрии. В той же гостиннице находился другой проезжий, вынужденный оставаться там по той же причине. Он хранил молчание и казался печальным. Он не обнаруживал ни малейшего нетерпения. Иногда ему жаловался я, как единственному слушателю моему, на задержку в проезде нашем. Для меня все равно, отвечал он, здесь ли я, или в другом месте. Наш хозяин, который разговаривал со слугою неаполитанцем, находящимся при этом путешественнике и не ведавшим его имени, сказал мне, что он путешествует не из любопытства, потому что не посещал ни развалин, ни достопримечательных мест, ни памятников, ни людей. Он читал много, но без постоянной связи. Он прогуливался вечером, всегда один, и по целым дням сидел иногда неподвижно, опершись головою на обе руки.

В самое то время, когда устроено было сообщение, и мы могли уже ехать, незнакомец сильно занемог. Человеколюбие заставило меня продлить тут пребывание мое, чтоб ходить за больным. В Черенце был только тамошний лекарь: я хотел послать в Козенцу, искать помощи более надежной. Не стоит того, сказал мне незнакомец; вот именно тот человек, который мне нужен. Он не ошибался, хотя, может быть, думал другое; ибо этот человек вылечил его. Я не предполагал в вас такого искусства, сказал он ему с каким-то нерасположением при прощании; потом он поблагодарил меня за мои о нем попечения и уехал.

Спустя несколько месяцев, из Черенцы от хозяина гостинницы получил я в Неаполе письмо с ларчиком, найденным на дороге в Стронголи, по которой мы с незнакомцем отправились, но только розно. Трактирщик прислал мне его, полагая наверное, что ларчик должен принадлежать одному из нас. Он заключал в себе множество давнишних писем, без надписей или с надписями и подписями уже стертыми, женский портрет и тетрадь, содержащую анекдот, или повесть, которую здесь прочтут. Путешественник, которому принадлежали сии вещи, отъезжая, не указал мне никакого способа писать к нему. Я хранил все эти вещи десять лет, не зная, как их употребить. Однажды проговорил я об них случайно некоторым знакомым моим в Немецком городе: один из них просил меня убедительно показать ему упомянутую рукопись. Через неделю рукопись была возвращена мне при письме, которое я поместил в конце сей повести потому, что оно до её прочтения показалось бы непонятным. По этому письму я решился напечатать повесть, убедясь достоверно, что она не может ни оскорбить никого, ни вредить никому. Я не переменил ни слова в подлиннике: даже собственные имена утаены не мною; они, как и теперь, означены были одними заглавными буквами.